Бедные углы большого дома

Несмотря на все это, веселый учитель привлекалъ къ себ все боле и боле сердца бдныхъ жильцовъ. Какая-то неисчерпаемая веселость была въ это время во всемъ его существ; бодрый, живой, онъ не могъ посидть на мст, ему хотлось двигаться, пть, танцовать, и боле всего хотлось изобрсти какую-то общую работу, общую жизнь. Иногда ему казалось, что онъ раздвинулъ бы широко, широко стны этого бднаго жилища, привелъ бы въ него и свою мать, и ея ученицъ-швей и засадилъ бы ихъ всхъ, и Варю, и Акулину Елизаровну, и Игнатьевну за одну работу, заставилъ бы тутъ же Ардальона учить своихъ маленькихъ братьевъ и другихъ дтей, читалъ бы въ свободные часы книжки всмъ собравшимся въ свтлыхъ просторныхъ комнатахъ, весело и шумно звалъ бы всхъ къ большому, чисто накрытому столу въ обденный часъ, и лились бы въ это время неумолкаемыя рчи и потолстла бы даже тощая маіорская дочь отъ этой жизни… Часто онъ сообщалъ эти мысли Вар и Ардальону, они приходили въ восторгъ и потомъ, вздыхая, говорили:

— Хорошія эти мечты.

— Какія мечты! — кипятился Порфирій и начиналъ горячо споритъ, что онъ не думалъ мечтать, что это-то и есть правда, длалъ счеты, смты и этимъ окончательно поражалъ Ардальона, не умвшаго считать.

Приближалась осень. Въ одинъ изъ тхъ дней, когда въ садахъ спшатъ срзать послднія георгины и на улицахъ продаются букеты по гривеннику, Порфирій вдругъ, неожиданно для самого себя, появился въ квартир Игнатьевны съ букетомъ цвтовъ.

— Это я вамъ принесъ, Варя, — сказалъ онъ, подавая ей букетъ, и сдлался красенъ, какъ вареный ракъ.

Варя засмялась. Глаза всхъ обратились на Порфирія и на Варю, стоявшихъ посредин комнаты. Молодые люди смшались и стояли другъ противъ друга, потупивъ глаза.

— Это вмсто хорошаго балла за ученье? — шопотомъ ршилась спросить Варя.

— Это за то, что вы хорошенькая, — еще тише прошепталъ Порфирій и засмялся добрымъ, молодымъ смхомъ; ему очень хотлось въ эту минуту расцловать и Варю, и Ардальона, и всхъ присутствующихъ.

Варя еще боле покраснла, поднесла букетъ къ лицу и вдругъ побжала ставить его въ воду. Приснухинъ слъ и былъ какъ-то разсянъ. Варя, между тмъ, выдернула одинъ душистый цвтокъ изъ букета и все время играла имъ, поднося его къ носу, раза два она поднесла его къ губамъ и, кажется, поцловала, не зная, что играетъ съ огнемъ. Приснухинъ слдилъ за него.

— Пойдемте гулять! — неожиданно предложилъ онъ. — Въ садъ куда-нибудь, на вольный воздухъ…

— Чудесно! чудесно! Пойдемте, Ольга Васильевна, Ардальонъ, Любовь Алексевна! — обратилась Варя ко всмъ.

Любовь Алексевна, такъ звали маіорскую дочь, почувствовала щекотанье въ сердц отъ приглашенія идти гулять съ образованными людьми и сочла непремннымъ своимъ долгомъ — отказаться.

— Помилуйте, я въ такомъ абилье! — потупила она стыдливо глаза.

— Ничего, ничего; что за дло до вашей одежды! — кричала Варя. — Милочка, пойдемте!

— Ахъ, монъ анжъ, монъ анжъ! — захлебнулась отъ радости маіорская дочь.

— Вы, Авдотья Игнатьевна, чай намъ къ вечеру приготовьте, — распоряжалась молодая царица. — Булокъ, душечка, купите…

— Нтъ, Варя, мы по дорог купимъ, — вмшалась Ольга Васильевна. — Тамъ, я знаю, есть такая отличная булочная.

— Ну, и чудесно, чудесно! — кричала, Варя.

Вс засуетились: кто надвалъ шляпку, кто искалъ зонтикъ, кто поправлялъ нарукавнички и воротнички, — наконецъ, партія двинулась въ путь. На лстниц вспомнилъ кто-то, что забылъ носовой платокъ, и послалъ за нимъ Ардальона, но Порфирій побжалъ тоже на перегонку, и оба, красные, облитые потомъ, запыхавшіеся, вернулись съ двумя носовыми платками. Причина для смху, и вс, смясь громкими голосами, пошли въ Екатерингофъ. Маіорская дочь шла съ Ольгой Васильевной, Варя — съ молодыми людьми. Разговоры въ город шли очень обыкновенные: то о неровныхъ и избитыхъ тротуарахъ, то о нарядахъ, выставленныхъ въ окнахъ магазиновъ, то о восковой кукл парикмахера, мимо котораго шли наши путники, то, наконецъ, о томъ, что никто не лъ и каждый хотлъ бы попробовать тхъ яствъ, которыя продаются въ разныхъ затйливыхъ банкахъ и коробкахъ во фруктовыхъ лавкахъ. Наконецъ, воздухъ сталъ чище, улица просторне, мостовая кончилась, и показалась зелень Екатерингофа, а тамъ виденъ кусочекъ залива и снующія по немъ лодки. Порфирію вспомнились дтскіе годы, катанье на челн, уженье рыбы, буйный хохотъ друзей-мастеровыхъ, отвага не понимающаго опасности дтства, — все то, что сдлало его здоровымъ, крпкимъ и бодрымъ. Онъ предался воспоминаніямъ. Варя и Ардальонъ заслушались его своеобразныхъ, отрывистыхъ и удалыхъ рчей. У нихъ духъ захватывало, когда онъ говорилъ про волны, хлещущія въ лодку, про дождь, пробиравшій до костей, про черныя тучи, про то, какъ онъ въ одежд выкупался, на солнц высушился, какъ попалъ въ тиски между барокъ, и тому подобные ужасы.

— Вотъ жизнь-то! — воскликнула Варя.

— Да, это жизнь, — отвтилъ Порфирій. — Не кататься мн больше, какъ прежде… Да нтъ, что я! — тряхнулъ онъ головой. — Загуляю еще, закачусь когда-нибудь на цлый день на острова, и поминай какъ звали! Воля тамъ…

Вс смолкли на нсколько минутъ.