Бедные углы большого дома

— Варя, что вы не начнете учиться платья шить? — вдругъ спросилъ Порфирій.

— Какія платья? — спросила Варя съ недоумніемъ.

— Обыкновенныя, женскія, — отвтилъ Порфирій. — Вотъ у моей матери стали бы учиться. Потомъ выучились бы, магазинъ открыли бы… Вмст бы жили… вс…- добавилъ онъ едва слышно и покраснлъ отъ какой-то, одному ему извстной, мысли.

— Что это ты такое выдумалъ! — воскликнулъ Ардальонъ. — Разв Варя въ портнихи пойдетъ, этимъ мщанки занимаются.

— Такъ что-жъ, что мщанки?

— А она не мщанка.

— Не все равно разв, кому чмъ заниматься? Кто чмъ захотлъ, тотъ тмъ и занимайся, — отвтилъ сердито Порфирій. — Въ учительшахъ не лучше, я думаю, жить; только въ воскресенье и будемъ видться, — возразилъ онъ, не зная, что житье въ гувернанткахъ представляетъ не одно только это неудобство. — А въ магазин-то вмст бы вс жили, мы бы тоже работали…

— Ну, братъ, не пошла бы работа на умъ въ магазин, ты вонъ и самъ жаловался, что у отца заниматься не могъ въ мастерской.

— Такъ вдь это былъ бы не такой магазинъ.

— А какой же?

Порфирій не могъ сразу найти выраженія для своей мысли.

— Ну, не дрались бы тамъ, не плакали бы, — ршилъ онъ. — Жили бы вотъ такъ, какъ теперь у Игнатьевны, тихо, весело, только работали бы.

— Да, толкуй, а все же и товарищи порядочные не пошли бы къ намъ, тутъ говорить неловко. Вотъ они и ко мн не ходятъ.

— Ну, и чортъ съ ними!

— Нтъ, братъ, соскучишься… О чемъ я дома стану говорить съ матерью и Игнатьевной? Необразованныя он! А у товарищей разговоры, книжки, о театр, обо всемъ говорятъ… Вотъ ты не ходить къ нимъ, такъ и не знаешь, какъ у нихъ хорошо.

— Плевать я хотлъ на ихъ книги и разговоры!

— Такъ и оставался бы портнымъ безграмотнымъ, — разсердился Ардальонъ.

— Ай! — раздался крикъ позади заспорившихъ молодыхъ людей.

Они обернулись и увидали, что передъ Варей, отставшей отъ нихъ и собиравшей какіе-то поздніе цвты, стоялъ съ распростертыми объятіями полупьяный господинъ.

Порфирій бросился къ ней, подставилъ чисто по-школьнически ногу пьяному ухаживателю и треснулъ его кулакомъ въ спину, тотъ рухнулся на толченый кирпичъ аллеи. Порфирій съ яростью звря пнулъ его два-три раза ногою и плюнулъ.

— Подлецъ, — гаркнулъ онъ. — Изломаю тебя!

Ардальонъ и Варя схватили его дрожащими руками и потащили за собою.

— Сохрани Господи, еще привяжется! — прошепталъ въ испуг Ардальонъ. — Изъ гимназіи выгонятъ!

— Такъ что же! не прикажешь ли позволить ему обнимать ее? — выдернулъ Порфирій свою руку изъ рукъ Ардальона.

— Нтъ… но исторіи-то эти. Мы, братъ, еще не большіе.

Порфирій сжалъ кулакъ и въ доказательство, что онъ большой, показалъ его Ардальону, — это былъ дйствительно большой кулакъ.

— Справлюсь! — промолвилъ буянъ и вдругъ захохоталъ, обернувшись назадъ.

Пьяный господинъ карабкался по песку и, вставши, падалъ снова. Варя и Ардальонъ послдовали примру Порфирія и съ дружнымъ смхомъ прошли въ аллею, гд сидли отдыхавшія отъ дороги Ольга Васильевна и Любовь Алексевна. Порфирій велъ Варю подъ руку и, кажется, боясь ее выпустить, придерживалъ лвою рукою ея руку. Варя хотя и смялась, но все еще пугливо жалась къ нему.

— Пора, пора домой, — сказали об двы нашей молодежи, и вс отправились въ обратный путь.

Всю дорогу Порфирій не выпускалъ руки Вари, а Ардальонъ почему-то хмурился и шелъ одинъ. Взбираясь по темной лстниц въ ленныя владнія, Приснухинъ внезапно выпустилъ руку Вари.

— Что вы? — спросила Варя.

Приснухинъ ничего не отвтилъ и быстро исчезъ, только внизу лстницы отдавались его быстрые и звонкіе шаги.

Долго не могъ онъ уснуть въ эту ночь и въ полутемной комнат, едва освщенной лампадой, сто разъ принимался писать и рвалъ бумагу. Какія-то неуклюжія строки съ римами виднлись на клочьяхъ бумаги, и только одна строка не выходила изъ его головы и постоянно повторялась въ ней: Черезъ весь міръ я пройду за тобою…

Куда? зачмъ? что изъ этого будетъ? — этого не могъ придумать Порфирій. Онъ то смялся, то готовъ былъ плакать, свертывался, какъ котенокъ, кутаясь въ одяло, потомъ становилось душно, жарко, онъ разбрасывался снова и до зари не могъ уснуть.

А путники добрались до своихъ ленныхъ владній. Ардальонъ дулся и выглядлъ очень жалко, какой-то мокрой курицей. Вс услись пить чай.

— Что ты, Ардальонъ, все молчишь? — спросила у него Варя со смхомъ.

— Вдь я не умю смшить, какъ Порфирій, — отвтилъ Ардальонъ съ мрачнымъ видомъ.

— Да ужъ точно весельчакъ онъ, — замтила Игнатьевна.

— Герой, герой просто! — воскликнула маіорская дочь и стала распространяться о пассаж въ Екатерингоф.

— Экая у него силища-то богатырская! — ужаснулась Акулина Елизаровна. — Погубитъ онъ себя этою самою силою… А что ты-то такой блдненькій, Ардальошенька? Слабенькій ты, усталъ, голубчикъ мой.

— И не думалъ уставать! — разсердился Ардальонъ за то, что его подозрваютъ въ слабости.

— Какое ужъ не усталъ, лица на теб нтъ, — сожалла Акулина Елизаровна сына. — Лягъ, батюшка, отдохни.

— Что вы выдумываете!

— Да нтъ, ужъ вижу я по лицу, что усталъ и умаялся. И молчалъ вотъ все время, это ужъ не спроста. Ты не церемонься, мы допьемъ чай и одн, а ты лягъ.