Бедные углы большого дома

Зеленый отъ злобы, разбитый, возвратился Порфирій домой… Глаша забывала въ это время, что у нея дома сидятъ голодныя дти, и бгала по дламъ; Порфирій забывалъ, что въ гимназіи каждый день идутъ уроки. Время и послднія деньги тратились совершенно безплодно. Бдными людьми писались просьбы, платилось писарямъ за то, что просьба принималась; писаря и чиновники знали, что изъ этого ничего не выйдетъ, но деньги принимали и даже совтовали, съ очень добродушнымъ видомъ, дать тому-то и тому-то изъ ихъ собратій. Каждый сторожъ, каждая послдняя спица въ колесниц разныхъ департаментовъ требовали денегъ, денегъ и денегъ. Они соображали, что: отчего же и не взять, если такой случай подошелъ? Глафира Николаевна соображала въ свою очередь, что: какъ же не дать, если это можетъ помочь? и размышляла, что она вчно упрекать себя будетъ, если не дастъ денегъ, а мужа накажутъ, что тогда она будетъ вчно считать, что его наказали вслдствіе ея жадности и нераднья. Ни сынъ, ни мать не понимали, что при всей бготн, при всхъ тратахъ, они не сдлаютъ ничего, не облегчатъ ни судьбы Александра Ивановича, ни своей собственной. Въ такихъ случаяхъ голова теряется у человка, онъ бгаетъ, хлопочетъ, суетится, говоритъ, чтобы только не оставаться въ бездйствіи, въ одиночеств, чтобы хоть на мгновенье имть возможность не глядть въ лицо своей будущности и не думать, — а эта будущность и эти думы черне осенней ночи и неотвратимо, быстро сгущается ихъ долгая, почти безразсвтная тьма… Удастся ли еще дожить до свта?

А на двор была уже весна…

— Порфирій, что мы длать-то будемъ?.. Какъ ты въ гимназію-то будешь ходить? — спрашивала мать у Приснухина однажды посл долгихъ и неудачныхъ хлопотъ.

— Богъ съ ней, съ гимназіей!.. Теперь надо кусокъ хлба добывать, — говорилъ сынъ, исхудавшій и пожелтвшій за послднее время.

— Вотъ Ардальонъ перезжаетъ отъ матери… Что если бы ты тоже одинъ жилъ, теб бы легче… — начала нершительнымъ тономъ Глафира Николаевна, опустивъ въ землю глаза, на которыхъ уже сверкали слезы.

— Что ты, мать, говоришь? Бросить тебя? Теперь бросить? Разв я разбойникъ?.. Вспомни только одно: бросила ли ты меня годъ тому назадъ, когда отецъ выгонялъ меня изъ дому? Ты грудью стала за меня, ты ночей за меня не спала… А братья, сестры?.. Кто ихъ учить будетъ? Или имъ тоже неучами вырасти?.. Пусть хоть они доучатся!..

Порфирій зарыдалъ при послднихъ словахъ, какъ дитя; въ его пылкой голов вдругъ мелькнула картина его будущности; онъ былъ и долженъ былъ остаться недоучкой, оторваннымъ отъ быта своего отца и еще не попавшимъ на другую дорогу человкомъ. Эта мысль уже грызла его сердце.

— Господи, Господи, что съ тобою? — закрыла лицо руками мать. — Загубила я тебя своею любовью! Какъ цпями, я тебя опутала ею… И умереть-то я не могу для твоего счастія! Они, они тебя свяжутъ! — указала она на дтей. — Нтъ, голубчикъ, терпи, будемъ вмст биться…

Порфирій плакалъ.

— Дура я, дура, сама не знаю, что говорю!.. Господи, вдь молодъ еще ты, теб жить бы надо… И за что ты мучаешься? За грхъ мой поганый!.. Видитъ Богъ, каялась я за него, по ночамъ не спала, плакала…

Порфирій махнулъ рукою и не могъ боле выдержать этой сцены, убжалъ въ свою комнату и рухнулся на постель…

X Семейныя драмы

Какъ на саванъ сшиваетъ куски полотна любящая мать мертвому сыну, такъ шила Акулина Елизаровна блье для своего Ардальоши.

— Передетъ, не будетъ его у меня, голубчика! — причитала она, по своему обыкновенію вслухъ, тихимъ шопотомъ и украдкой отирала слезы. — Передетъ! семнадцать лтъ жили вмст… маленькаго грудью кормила… Растила, няньчила… Дура я, дура необразованная, что я плачу, разв я могу съ сыномъ-то жить?.. Мучить-то его своимъ холопствомъ? Чтобъ товарищи-то отъ него бгали и на смхъ его поднимали… Охъ ты, Господи, Боже мой, Мать Пресвятая Богородица, Владычица Небесная!..

— Что вы, маменька, все плачете? — спрашивалъ возвращавшійся изъ гимназіи Ардальонъ.

— Какъ же мн не плакать, батюшка? съ тобою разстаюсь, — слезливо сморкалась Акулина Елизаровна.

— Такъ вдь не хороните же меня! Будемъ видться. Вдь нельзя же мн въ этой конур жить! Вотъ меня на кондицію одинъ помщикъ приглашаетъ.

— На что же это онъ тебя приглашаетъ?

— Дтей учить.

— А-а!

— Вотъ въ деревню съ нимъ уду…

— Господи! — всплеснула руками Акулина Елизаровна и уставила глаза на сына. — Удешь, какъ же это, батюшка!

— Что же, маменька, вдь это мн счастье. Шутка ли сколько денегъ заработаю! Отъ этого моя будущность зависитъ… Не могу же я здсь, маменька, жить… Я васъ люблю, но вдь надо привыкать жить одному… Потомъ, и по служб можетъ тоже такой случай выйти, что надо будетъ въ отъздъ… Вдь служба не посмотритъ на наши слезы.

— Охъ, знаю, батюшка, знаю… Христосъ съ тобою! Да неужто ты думаешь, что я твоей судьб стану мшать… Да какая же я мать была бы посл этого?.. Разв я не знаю!.. Вдь дура я, вотъ отчего и плачу, ты на эти слезы вниманья не обращай…

— Да и я такъ только сказалъ, что здоровье портите…

— Ну его, здоровье-то мое!.. Вырастила тебя, слава Богу, теперь на покой пора… Ты живи…