На ноябрьских выборах 1932 г. национал-социалисты потеряли 34 места; социал-демократы, мыслившие только в парламентских терминах, ликовали: национал-социализм был побежден. Рудольф Гильфердинг, тогда ведущий теоретик и редактор партийного журнала «Die Gesellschaft» опубликовал статью в выпуске за январь 1933 г., озаглавленную «Между двумя решениями». Он доказывал, что национал-социализм был заблокирован парламентской законностью (идея Малапарте).[77]
Гильфердинг стал смелым. Он отказался сотрудничать со Шлейхером, непосредственным предшественником Гитлера, и он отверг объединенный фронт с коммунистической партией. Первой целью социалистов, говорил он, является борьба против коммунизма. Он высмеивал попытку Гитлера получить диктаторскую власть от президента фон Гинденбурга: «Требовать результатов революции без революции — такая политическая конструкция могла возникнуть только в мозгах германского политика».[78] Гильфердинг забыл, что итальянский политик Муссолини имел ту же самую идею и успешно ее исполнил.Всего лишь через несколько дней после публикации статьи Гильфердинга Гитлер взял власть. 4 января 1933 г. кельнский банкир Курт фон Шредер, имя которого хорошо известно в истории национал-социализма, устроил конференцию между Папеном и Гитлером, которая привела к примирению между старыми реакционными группами и новым контрреволюционным движением и проложила путь к назначению Гитлера канцлером 30 января. Трагедия социал-демократической партии и профсоюзов была в том, что их лидерами были люди с высокими интеллектуальными качествами, но абсолютно лишенными чувства, в каких условиях находятся массы, и не обладающими пониманием огромных социальных преобразований послевоенного периода.
Немецкая национал-социалистическая рабочая партия не имела идеологии, объединяющей самые разные социальные страты, но никогда не колебалась принимать в свои ряды подонков любого разряда. Она была поддержана армией, судебной властью, частью государственных служащих, ее финансировала промышленность. Она использовала антикапиталистические чувства масс, но всегда была осторожной, чтобы не отпугнуть влиятельные денежные группы. Террор и пропаганда воспользовались уязвимыми местами Веймарской демократии; а с 1930 по 1933 г. Веймар был просто одним большим уязвимым местом.
«Человек, обладающий властью, — сказал Вудро Вильсон в своем Канзасском обращении 6 мая 1911 г., — но не обладающий знанием, может своим красноречием, не заботясь ни о чем, кроме своей власти, ввергнуть всю страну в пожарище, потому что вся страна верит, что что-то не так, и стремится следовать за теми, кто утверждает, что в состоянии вывести ее из затруднений».[79]
Каждая социальная система должна так или иначе удовлетворять насущные потребности людей. Имперская система добивалась успеха до такой степени и так долго, как она могла расширяться. Успешная политика войны и империалистической экспансии примиряла большие группы населения с половинчатым абсолютизмом. Перед лицом полученных материальных преимуществ аномальный характер политической структуры не имел решающего значения. Армия, бюрократия, промышленность и крупные аграрии управляли страной. Теория божественного права — официальная политическая доктрина — просто прикрывала их правление, и к ней не относились серьезно. Имперское правление фактически не было абсолютистским, так как оно было ограничено правом, гордостью которого была теория
Веймарская демократия продолжила движение в ином направлении. Она должна была восстановить обедневшую и опустошенную страну, в которой классовые антагонизмы резко обострялись. Она попыталась соединить три элемента: наследие прошлого (особенно государственную службу), парламентскую демократию, моделируемую по западноевропейским и американским образцам, и плюралистический коллективизм, непосредственное воплощение сильных социальных и экономических организаций в политическую систему. Тем не менее на деле это привело к обострению социальных антагонизмов, к разрушению форм добровольного сотрудничества, к разрушению парламентских институтов, к временной приостановке политических свобод, к росту правящей бюрократии и к возрождению армии как решающего политического фактора.
Почему?