Читаем Беги, малыш, беги полностью

Учительница подняла глаза на него - он был выше ее на голову - и вернулась к своему столу под счастливый гогот класса.

Тем временем тот парнишка прижал девочку к стене и, ощупывая длинными руками ее тело, пытался одновременно целовать в губы. Она кричала, отталкивала его. В конце концов он отпустил ее и уселся на место.

- Нет смысла бороться за то, что она сама будет рада отдать мне этой же ночью, - громко сказал он.

Учительница прокашлялась и снова взялась за список класса.

Что-то вспыхнуло во мне. Я встал и отправился к задним рядам. Девочка уже заняла свое место и сидела там, всхлипывая, пока учительница зачитывала список. Я подошел к парнишке, тот ковырял свои грязные ногти. Взяв тяжелый стул в проходе, я сказал:

- Погляди, малыш, у меня есть для тебя кое-что. - и обрушил стул на его голову. Он рухнул на сиденье, из глубокой раны текла кровь.

Учительница выбежала из класса и тотчас вернулась с директором. Он потащил меня за руку в свой кабинет. Я сидел там, пока он вызывал скорую помощь и отдавал распоряжения.

Затем он повернулся ко мне. Сказал, что все происходящее за последние два месяца в школе связано с моим отвратительным поведением, и потребовал объяснений.

Пока я говорил, лицо его наливалось краской.

- Так, - сказал он, - мне надоели ваши войны. Вы что думаете, здесь можно вести себя как на улице? Пора, наконец, начать проявлять хоть какое-то уважение к власти. Я не намерен сидеть и наблюдать, как вы убиваете друг друга. Я вызываю полицию.

Я вскочил.

- Мистер, но полиция отдаст меня под суд!

- Надеюсь, что да, - промолвил директор. - По крайней мере остальные монстры научатся кое-чему.

- Вы вызовете полицию, - сказал я, дрожа от ярости и страха, - но когда-нибудь я выйду из тюрьмы и вернусь сюда, чтобы убить вас. - Зубы мои стучали, когда я говорил это.

Директор побледнел. Помолчал.

- Ну что ж, Круз, я отпускаю тебя. И чтобы никогда больше я не видел тебя в школе. Я советую тебе бежать, и как можно дальше. Ты понял?

Я понял.



Сам по себе


Я решился бежать.

Жизнь, основанная на ненависти и страхе, не позволяет думать ни о ком, только о себе; я же ненавидел всех, включая Фрэнка, потому что он олицетворял для меня власть. И когда он стал препятствовать моей свободе и настаивать на возвращении в школу, я решил бежать.

- Никки, - говорил Фрэнк, - Нью-Йорк - это джунгли. Люди в нем живут по законам джунглей. Выживают сильнейшие, жестокие. Ты не знаешь еще жизни, Никки. А я живу здесь пять лет и знаю. Здесь полно воров, проституток, убийц. Кто-нибудь из этих парней убьет тебя. И никто даже не узнает, что ты убит, пока какой-нибудь бродяга не наткнется на твое гниющее под кучей тряпья тело.

Фрэнк был прав. Он настаивал, чтобы я возвращался в школу, а я знал, что будет так, как я задумал.

- Никки, я не могу заставить тебя. Но если ты не пойдешь в школу, то пропадешь.

- Но директор исключил меня. Он велел мне не показываться там больше.

- Не хочу и слышать. Ты должен ходить в эту школу.

- Если ты думаешь, что я вернусь туда, ты дурак. А если ты будешь меня заставлять, - я убью тебя.

- Никки, ты мой брат. Давай прекратим глупый разговор. Мать и отец велели мне заботиться о тебе. Так вот: или ты идешь в школу, или уходи вообще. Можешь бежать, если хочешь. Если ты убежишь - то все-равно вернешься когда-нибудь, тебе некуда деться. А раз вернешься - то пойдешь в школу.

Этот разговор состоялся наутро в пятницу, перед тем как Фрэнк ушел на работу. А днем я оставил на кухонном столе записку, что уезжаю на неделю к друзьям. Никаких друзей у меня не было, просто я не мог больше оставаться у Фрэнка.

Вечером в поисках жилья я забрел в Бедфорт-Стувезант, район Бруклина. Я подошел к группе подростков, околачивающихся на углу улицы:

- Можно ли здесь снять комнату, ребята?

Один посмотрел на меня, затягиваясь сигаретой:

- Да, там, за углом, увидишь моего старика, ну, одного из пьянчужек, играющих в карты... поговори с ним... он подыщет тебе апартаменты... - Другие при этом рассмеялись.

«Апартаменты», о которых говорил парень, находились в центре огромного жилого квартала на Форт-Грин-Плейс. Более тридцати тысяч человек проживало в этом месте, в основном негры и пуэрториканцы. Форт-Грин простирался от Парк-Авеню до Лафайет-Авеню, окружая Вашингтон-Парк.

Я подошел к игрокам и спросил старшего, есть ли у него комната в аренду. Он оторвался от карт и пробормотал:

- Ну, есть. А зачем тебе?

- У меня нет жилья.

- А есть у тебя пятнадцать долларов? - спросил он, сплевывая мне под ноги.

- Сейчас при себе нет, но...

- Тогда у меня нет для тебя комнаты, - сказал он, отворачиваясь. Его напарники даже не подняли головы.

- Но я могу достать деньги, - попробовал настоять я.

- Слушай, парень, когда ты покажешь мне эти пятнадцать долларов в аванс за комнату - она будет твоя. Меня не интересует, где ты их достанешь. Ограбь какую-нибудь старую леди, на худой конец. Но пока денег нет, не суйся сюда. Ты мне надоел.

Я побрел обратно, раздумывая, где бы раздобыть деньги.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Книга посвящена исследованию святости в русской духовной культуре. Данный том охватывает три века — XII–XIV, от последних десятилетий перед монголо–татарским нашествием до победы на Куликовом поле, от предельного раздробления Руси на уделы до века собирания земель Северо–Восточной Руси вокруг Москвы. В этом историческом отрезке многое складывается совсем по–иному, чем в первом веке христианства на Руси. Но и внутри этого периода нет единства, как видно из широкого историко–панорамного обзора эпохи. Святость в это время воплощается в основном в двух типах — святых благоверных князьях и святителях. Наиболее диагностически важные фигуры, рассматриваемые в этом томе, — два парадоксальных (хотя и по–разному) святых — «чужой свой» Антоний Римлянин и «святой еретик» Авраамий Смоленский, относящиеся к до татарскому времени, епископ Владимирский Серапион, свидетель разгрома Руси, сформулировавший идею покаяния за грехи, окормитель духовного стада в страшное лихолетье, и, наконец и прежде всего, величайший русский святой, служитель пресвятой Троицы во имя того духа согласия, который одолевает «ненавистную раздельность мира», преподобный Сергий Радонежский. Им отмечена высшая точка святости, достигнутая на Руси.

Владимир Николаевич Топоров

Религия, религиозная литература / Христианство / Эзотерика