Беглец (СИ)

Его пробуждение оказалось сродни звонку колокольчика. Динь-динь. И я тоже очнулся, меня выбросило из воронки мыслей. Подхвативший меня смерч наигрался и выплюнул то, что осталось. Вот кусок кровли, вот консервная банка, вот я. Он вышвырнул меня — ему неинтересно. Жестянка из-под супа — и та занимательнее. Я лежал на траве в окружении ошметков пластика. Сломанный, изогнутый. Сквозь прикрытые веки увидел чьи-то ступни, кто-то подошел и тронул плечо.

— Майк, ты не ложился? — спросил знакомый голос.

«Олли? Здесь только он. Никого, кроме нас». Но ступни были чужими. Тонкие ровные пальцы, бордовый лак, цепочка на щиколотке.

— Майк, что случилось?

Стейси. Она прошлась взад-вперед, коснулась моей макушки. Я все смотрел из-под ресниц на бледные, ровные пальцы. Разве что… Смуглая, испещренная венами кожа. Смешной кривоватый мизинец, белый шрам на косточке. Нет, все было не так. Не она.

— Майкрофт, вставай. Пора в школу.

Мама.

Я вздрогнул, когда Олли провел ладонью перед моим лицом. Мне так отчаянно захотелось, чтобы он коснулся кожи. Закрыл мои веки. Нашептал что-то глупое.

Динь-динь. Маленький медный колокольчик.

Он лежал в кровати, расспрашивая меня о случившемся. Я рассказывал, гладя его спину. Он жаловался, что после вчерашнего почти не может шевелиться. Я думал: хорошо бы и меня обездвижить. Обезвредить мысли. Оживить пульс. Унять беспокойное шевеление в груди.

— Мне нужно проведать родителей. Не хочешь поехать со мной?

Он посмотрел странно. Я его испугал. Как будто до этого я не двигался и вдруг сделал что-то резкое. Взмахнул рукой. Затрясся. Выпучил глаза после шести месяцев комы. Иногда ты открываешься человеку и пугаешься собственной откровенности. Иногда пугается человек. Я мог открываться постепенно, шаг за шагом. Может, стоило сделать это раньше. Пресловутое чувство момента. Пресловутое чувство меры.

Первым, что я увидел, выйдя на улицу, оказался прислоненный к крыльцу мотоцикл. Мой взгляд уцепился за него, как за спасательный круг. Еще один указатель, чтобы запутать. Еще один прикрытый баками тупик.

Будешь долго сомневаться: стоит ли? Решишь проверить и в итоге наткнешься на кирпичную стену. Станешь корить себя: не прислушался к интуиции. Побредешь обратно, походя пнув заполненную до краев мусорку. Затем история повторится.

Нашел придавленную ключами записку. «Спасибо», — маленькие округлые буквы, слитное написание. Простой карандаш, старая, завалявшаяся в кармане джинсов бумажка.

«Спасибо» — не извинение. Обещание. Еще одна глупость.

Достаточно.

Всё, что я делаю — еду домой. Это так просто. Люди по обыкновению так и поступают — едут туда, где их мысли были простыми. Где они размышляли над простыми вещами. Где запихивали учебники в сумку. Где хватали из вазы краснобокое яблоко и отправлялись в школу. Где перепрыгивали через две ступеньки, где шли, не наступая на дождевых червей. Какие-то простые, незамысловатые вещи — те, что врезаются в память. Якоря. Маленькие медные колокольчики.

Маленькие звоночки из прошлого.

***

Динь-динь.

Пялюсь на темную, шоколадного цвета дверь. В памяти всплывают моменты из прошлого; я и раньше не раз стоял вот так, не решаясь нажать на звонок.

Память — забавная вещь. Я помню мелочи, но давно забыл, что им предшествовало.

В итоге я просто стучусь. Торопливые шаги, копошение — это суетится мама. Наверняка на ходу снимает передник или поправляет покосившееся зеркало. Может, Шерлок снова разбросал игрушки. Хотя, кажется, это было давно. Даже слишком. Хм… Боже, но это ведь Шерлок.

— Майкрофт! — удивленно восклицает она. Я чмокаю ее в щеку и вхожу.

Как будто это удивительно. Эй, вообще-то, это и мой дом тоже. У меня есть моя комната, моя кровать, кресло у камина и любимое место в саду. Родители и младший брат. Неужели так удивительно, что иногда я приезжаю проведать все это?

— Тебя долго не было. Как твоя поездка? Ты похудел, ты вообще ешь? Почему ты один? Ты мог приехать с другом. Как Стейси? Она совсем перестала ездить. Почему ты на машине?

Мама в своем репертуаре: в меня летят один за другим вопросы. Не то чтобы я терялся. Правило такое: из всего бессвязного потока выбираешь самый безобидный, отвечая по возможности односложно. Так она утолит первый голод и наконец вспомнит, что я провел в пути добрых три часа.

— Только Стейси здесь не хватало, — доносится голос Шерлока. Вскоре появляется и он сам.

Хмурюсь. На его скуле — здоровенная ссадина и свежий фингал.

— Вот, Майкрофт, полюбуйся, — говорит мама. — Я устала с ним бороться, может, хоть тебя он послушает.

Шерлок гримасничает.

— Приложи холодное, — говорю я, игнорируя ужимки.

— Уже поздно, — отвечает он, всем своим видом показывая, что ему всё равно, как он выглядит. Как будто не его коробки с обувью стоят у меня под кроватью. Как будто его шмотки не стоят годового бюджета маленького африканского государства. На самом деле, уверен, ему даже нравятся такие отметины — конечно, если те напоминают о победах. И лишь в том случае, когда ссадины не грозят превратиться в шрамы.

— Всё равно приложи.