Беглец (СИ)

— Ладно… Эмм, ребята, кажется, мы уходим. Надо будет повторить, — встав из-за столика, прощается он и поворачивает голову. По его смазанной физиономии, но больше по прорезавшему воздух крику, я понимаю, что там, там там там, где я совсем недавно был, происходит заварушка. Джим, хмуро-серьёзный, толкает меня к выходу; сейчас он примется нудить, а я прошу его снова стать тем весёлым Джейми, с гитарой и горящими глазами.

По-моему, я достал сам себя.

Это вин.

***

Джим — справа, с ним — бутылка вина, в которой на просвет не хватает половины. Задумчиво ковыряет этикетку, не смотря на меня. Я отключился и обломал ему всё веселье.

— Чёрт, чёрт, прости. Долго я спал? — я катастрофически должен был протрезветь, ему надо бы понимать.

Он наклоняет голову — «не знаю», такой расстроенный, каким я его ещё не видел.

— Ничего себе. Ты чего это? — испуганно возмущаюсь я, глядя на его бесцветное лицо.

— Да так, задумался. Алкоголь загрузил.

— А…

Наклоняюсь к лобовому, осматриваясь. Всё те же цветные вспышки и гул басов. На крыше, похоже, самое веселье. Дождь кончился, а их, может, коротнёт через секунду, но всем плевать. Когда я спрашиваю, что он надумал, Джим только пожимает плечами. Но я и так вижу, что ничего хорошего.

— Мне, наверное, надо бросить её. Но я так долго… ну ты понимаешь (как всё-таки тяжело даётся слово, от которого хочется отказаться). Что я тогда буду делать? Я столько лет хотел этого, а теперь, когда я ближе всего… Не слушай меня, приятель, — он делает большой глоток и тяжело выдыхает, закрывая рот кулаком. — Завтра пожалею обо всём, что нёс.

Мне интересно, с научной точки зрения, что приводит в замешательство людей вроде него. Джеймс может быть спокойнее, хладнокровнее, упрямее меня, но разбивается о хаос; я буду бороться за то, чтоб стоять прямо, пока не сотрусь в пыль.

Он не выдерживает:

— Сколько лет прошло? И что я делал, потратил их, пытаясь заслужить её расположение! Ну я же люблю её — думал я! Я же должен уважать её — думал я! А сейчас я даже не знаю, кого люблю. Я сложил два и два, понимаешь, — он поворачивает голову, — я в ужасе. Каким недоумком можно стать из-за одной девки и одного друга, которого не хотел слушать.

— Я так понял, я чего-то не знаю, — пропустив его пассаж, помогаю я.

Он кивает.

— Я был у Кэндис. Не хотел, но обещал ей, что буду помогать. Стейси после всего была такой сукой — запихнула её в лечебницу. Три часа на машине, никакой связи с миром. Это даже не рехаб, это тюрьма, что-то вроде психушки. Каменная коробка, заполненная зомби, серые стены и больничная вонь. Я чуть не зарыдал, когда её увидел, не знаю, что они им колют, что они спят с открытыми глазами, представляешь? Схватила меня за руку и всё повторяет: «не говори им, не говори им». Я только когда вышел понял, что она о родителях. А я всё равно их не знаю. Я нихрена не знаю. Вернулся, сказал, что хочу забрать её, — они мне в лицо какие-то бумажки тычут, доверенности, подписи… — Он закрывает рот ладонью, успокаиваясь. — Но не это главное. Главное то, о чем мы говорили. Она тогда сказала, что Стейси что-то сделала. Я вроде не придал значения, но знаешь, как бывает, — в голову запало.

— Она рассказала про картины.

Он хмурится.

— Да и хер с ними с этими сраными рисунками! Она сказала, что это Стейси подсадила её на наркоту. Долбанная сука.

— Кто? — удивляюсь я. Смысл сказанного маячит на задворках сознания, попытки поймать его терпят крах. А когда это всё же удается, я смеюсь. Долго, громко, искренне-неискренне. Фух, ну и дела. Это ж надо было так налакаться.

— А мне было не до смеха.

— Насколько я помню, именно Кэндис пичкала её дрянью, а никак не наоборот. Она же ходячий справочник фармацевта. Картины, конечно, хорошие — зачем-то замечаю я, — и девочку жалко, — но ты же видел, что она поехавшая. В каком-то смысле Стейси оказала ей услугу.

— Я тоже решил, что она врёт. Но она была не в том состоянии, чтобы придумывать.

— Ну-ну, Джим, тебе ли не знать, что под ломкой чего не придумаешь, чтобы добраться до чёрного. Ты её билет на волю. Скормила тебе пару историй, и ты уже строишь план её побега.

Он пытается возражать, но я не даю:

— Это же ложь и страх заодно, совсем как мы с тобой. Ну вот, допустим, в инквизицию любимой забавой католиков, кроме воскресных фаер-шоу, Джим, было написание доносов. Так же развлекались тоталитарные режимы, это если инквизиция выветрилась из твоей памяти, хотя я, например, с тех пор, как сожгли Яна Гуса, ни о чем другом и думать не могу. — Зеваю. — Факты, Джим, факты. Информация, пропущенная через твою голову. Что, как и зачем. Если верить каждой встречной наркоманке — не долго с ума сойти.

— Ты говоришь всё это, потому что должен её защищать.

Нахрена я говорю всё это?