Беглец (СИ)

========== Since I Told You It’s Over ==========

Сижу за кухонным столом, читая документы, когда слышу, как в замке поворачивается ключ. Но я не поднимаю головы, просто слышу, как он проходит в гостиную, а потом возится в спальне. Поднимается в кабинет по идиотской скрипящей лестнице. Нужно что-то с ней сделать, а ещё смазать петли на дверях, и когда вдруг я обзавёлся таким острым слухом? Перед моими глазами одна и та же строчка, я читаю её слева направо, справа налево, есть ли в этом хоть какой-то смысл, во всех этих сложных словах, о значении которых я могу только догадываться? Почему, чёрт возьми, всё так сложно.

Он останавливается на пороге кухни и, помедлив, подходит к столу. Сумка с грохотом приземляется на пол — бум! Бум — приземляется сердце. Приехали, Майки, твоя остановка. Не делай вид, что решил до конечной.

— Забрал кое-какие вещи. Думал, ты уже сложил их.

Ну разумеется, мне было не до этого. Думал ли я, что он придёт за ними? Всё это время я потратил, пытаясь свыкнуться с тем, что он вообще ушёл. Я тогда не знал, что он решится, а теперь чувствую себя обманутым. Самим собой, своим кромешным идиотизмом. Он мог бы не расставлять акценты.

— Майкрофт. Майкрофт. Ты не можешь делать вид, что не замечаешь меня. Мы у тебя дома.

— Рад бы поболтать, да занят.

— Чем, чтением по слогам? — спрашивает он, видя, что я пялюсь в одну страницу.

Я ничего не отвечаю и он, звякнув ключами, кладет их на стол. Не убирая руки, так что мне не взять их, не докоснувшись. Я думаю: «ну вот и всё». Или: «к этому всё и шло». С минуту он так и стоит в вязком молчании, переминаясь с ноги на ногу, и до меня смутно доходит, что он не хочет уходить. Что он хочет остаться. Хотя откуда мне знать, я лишь проецирую свои желания на нас обоих, глупо, в своём стиле.

Грег всё смотрит, и под его взглядом приходится поднять голову. Отодвигает стопку бумаг и садится на край стола, и мне опять приходится встретить его взгляд со слабой попыткой отвоевать свои документы. Я смотрю на него снизу вверх, снизу вверх, как навозный жук на подошву сапога, и в голове проносятся кадры из моей коротенькой жизни. Вот я увидел его впервые. Вот я понял, что увидел. Вот он скромно загораживает солнце, но воспоминание о его размашистой тени станет последним и самым живым. Живым.

Шмяк!

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста — просто дотронься до меня, всего один раз, потому что я сам никогда этого не сделаю, ты же знаешь. Потом я одёрну твою руку, быстро, безо всякого желания, и ты послушаешь меня. И больше ничего не будет.

Он так добр ко мне, так великодушен, и я обожаю его руки, потому что, когда он дотрагивается до меня, я не сомневаюсь, что это всё о любви, из-за любви. Я просто маленький мальчик, попавший на крючок, когда он поддевает мой подбородок пальцем, заставляя посмотреть на себя и признаться, что не он один этого хочет, что я благодарен, что вот оно — моё разрешение. Как-то Грег спросил меня, насколько развратным я мог бы быть, но я думаю, что для него, кроме всех своих личин, могу быть кем угодно. Всё, чего ему хочется, я угадываю, как собственное воспалённое желание. Он хочет всего, и для него я могу быть всем. Вот причина, почему из всех людей я прилип к нему, прилип как кусок обугленной кожи к саже — он нуждается во мне так же, как и я в нем. Я не верю ни в прошлые, ни в будущие жизни, ни во что иррациональное и необъяснимое — для меня он олицетворяет само понимание, всё, что я нашел в этом мире. Те вещи, на которые я нашёл ответ, воплотились в нём — он мой ответ, мой законченный поиск.

Он говорил по-испански, когда я поджигал костры на главной площади Брюгге.

Он был диким и безымянным, пока я не сбился с курса, заплутав в Атлантическом океане.

Он был яблоком, упавшим на голову Ньютона, а я — я был тем, кто тряс это дерево.

Это с ним играл Оппенгеймер, а я был тем, кто упаковал его в рисовую бумагу.

Мы никогда не были похожи больше, чем в те моменты, когда между нами залегала тень. Он эгоистичный и требовательный, я — высокомерный и снисходительный, и в конце концов угадывается, что это всё — две стороны одной медали. На каком-то отрезке мы сходимся, и только тогда мы целые. Его желания находят ответ. Я нахожу свое достоинство. Мы расходимся по нулям, каждый со своей добычей в руке, и это полное удовлетворение, большего нельзя и желать.

Жалел ли я, что встретил его? Разве что как ребенок, познавший вкус конфет. Я, может, и глупый, но не идиот, чтобы не понимать элементарных вещей.

Жалею ли я, что снова падаю ниц? О, нет. Я счастлив, как лопнувший от кипятка бокал, узнавший то, до чего другим никогда не было дела.

Он надеется, что я загорюсь под его пальцами, его высшее удовольствие — видеть мое падение. Моё удовольствие — видеть, что земля утонет в пламени цветов, прежде чем узнает мой вес. Я знаю, что я — слишком большая расплата за что бы ни было в этой жизни. Я этим доволен.