Бегство. Документальный роман

В этом путешествии за полторы тысячи километров от Москвы я увидел совершенно другую Россию. До лета 1986 года я успел ребенком дважды побывать на Черном море – трехлетним в Крыму и шестилетним в Сочи, и меня возили туда поездом и самолетом. Когда мне было девять лет, отец почти на месяц взял меня с собой в Грузию, и впечатления от этой экзотики долгие годы питали мое детское воображение. А кроме того, мы всегда отдыхали в Прибалтике, главным образом – в Эстонию, в Пярну. Начиная с 1974 года мы ездили в Эстонию каждое лето, сначала поездом, потом уже на нашем «жигуленке», и я в какой-то мере представлял себе пейзаж и колорит тех мест, которые пролегают к северо-западу от Москвы – Калининская (Тверская), Новгородская область, Псковщина и Лениградская область. Несколько раз я бывал Литве и один раз в Минске, где у отца были родственники. Но никогда прежде, ни в детстве, ни в отрочестве, мне не доводилось неспешно, размеренно, внимательно наблюдать каждодневную жизнь провинциальной России. Эти впечатления стали своего рода противоядием тому, как еврейский юноша из большого советского города воспринимал окружавшую его жизнь. Я уже не говорю о самом что ни не есть негативном фоне отказнического бытия. И по сей день именно воспоминания о летней экспедиции 1986 года продолжают питать мои размышления о России. Это был поистине уникальный опыт. Мы неторопливо ехали по дорогам центральной части России в сторону юга и моря, частенько пробираясь окольными дорогами и останавливаясь в деревенской местности. Именно из этой поездки я почерпнул огромное количество конкретных деталей из повседневной жизни России и ее южных окраин.

Во время экспедиции я вел дневник. В 1987 году, уезжая из России, я увез этот дневник с собой в американском рюкзачке небесно-голубого цвета. Таможенник, который осматривал мою ручную кладь, спросил: «А это что у вас за тетрадка?». – «Да так, конспекты по ботанике и почвоведению», – ответил я, а таможенник не стал допытываться. Мне страшно повезло.

И вот со времени эмиграции прошло уже четверть века, а летние впечатления от экспедиции 1986 года жили во мне и ждали, пока я не извлеку их на поверхность и облеку в слова. Однако увиденное в то лето сохранилось не только в виде впечатлений и воспоминаний, но и в форме дневниковых заметок. Эти записи – уцелевшие следы моего советского прошлого. Сейчас, когда я начинаю описывать события «зоналки», цены на бензин в новоанглийских штатах подскочили до четырех долларов за галлон, а когда мы приехали сюда в 1987-м, галлон (почти 4 литра) бензина стоил меньше доллара. Лето в Бостоне выдалось необычайно дождливое, и у нас на огороде огуречная рассада превратилась в подобие тропических лиан. Дневник экспедиции лежит передо мной на столе, соседствуя с фотографиями жены и дочек. Небольшого формата тетрадь, страниц сто в мышино-сером коленкоровом переплете. И в ней единственный дневник, который я вел за все двадцать лет советской жизни.

Во всей книге эта глава – исключение, поскольку лишь здесь я опираюсь на свои собственные уцелевшие записи прошлых лет. Все остальное писалось по памяти, местами с учетом некоторых материалов, сохранившихся в семейном архиве. В дневнике фактические сведения и записи переплетаются с набросками будущих стихов и даже черновиками завершенных текстов. Теперь, перечитывая дневник, я обнаруживаю в нем не только различные фактоиды и подробности, которые вряд ли сумел бы извлечь из памяти. Во многих отношениях я уже не тот, кто вел эти дневниковые записи, а другой человек. Какое же это странное ощущение – извлекать из собственного дневника отдельные характеристики и идеи, перекладывать их на более-менее дословный английский, снабжать комментариями, а потом еще совершать процесс обратного перевода этих комментариев на родной язык. Итак, приступим.

2 июня 1986 года мы выехали с Воробьевых гор и двинулись в путь по Симферопольскому шоссе. Наша «кавказская» команда включала в себя человек пятьдесят студентов, восемь или девять преподавателей, двух шоферов автобусов, которых сопровождали некоторые члены семей, и троих водителей грузовиков. Процессию замыкала военно-полевая кухня, которую тащил на прицепе один из грузовиков. Нас поделили на пять «бригад» во главе с руководителем из состава странствующих преподавателей. Каждой бригаде полагался свой складной обеденный стол, свои доски (из которых составляли скамейки), свои клеенки, мятые алюминиевые миски, кружки, столовые приборы и допотопного вида битые чайники. Учиться бригадам предстояло порознь; у каждой были свои практические занятия, раскопы и научные проекты. Бригады по очереди занимались хозяйственными делами – готовили, следили за костром, дежурили по ночам.