Бегство. Документальный роман

– Это к юго-востоку от Барабинской низменности, уж о ней-то вы наверняка слышали. Это примерно двести километров от Барнаула, двести километров к юго-западу от Новосибирска, каких-нибудь четыреста километров к юго-востоку от Омска и почти ровно двести километров к северу от Семипалатинска, – объяснила она, отмеряя расстояние на карте. – Вопросы есть?

– Пока нет, – ответил я.

– Ну вот и прекрасно. Там повсюду соленые озера, и почвы в этих краях невероятно интересные, – продолжала Самойлова. – Кроме того, всего в пятидесяти километрах на юго-восток начинаются предгорья Алтая. В обозримом будущем моя научная группа будет заниматься именно Кулундинской степью. Мы туда каждое лето отправляем экспедицию. Сначала самолетом до Барнаула, потом вертолетом до Кулунды. Этим летом вы едете в «зоналку» на Черное море. А вот в следующее лето, после третьего курса, мы вас отправим на полевые исследования в Кулунду. Так что у вас меньше года на то, чтобы ознакомиться с литературой по теме и сформулировать задачу своего исследования. А теперь вопросы есть?

– Нет, – ответил я и кое-что пометил у себя в блокноте.

– Это на самом деле страшно интересно, так что вы уж постарайтесь извлечь из учебы как можно больше пользы, – сказала Самойлова, будто намекая, что она в курсе моих факультетских дел. – И как можно глубже вникнуть в эволюцию почв в разных географических зонах, – добавила она. – Уже скоро вы отправитесь из Москвы на Кавказ и Черноморское побережье, вот вам и возможность узнать, что такое полевые условия и полевая работа.

Я поблагодарил Самойлову и закрыл дверь ее кабинета. Передо мной тянулся длинный темный коридор факультета почвоведения, бескрайний, как просторы Западной Сибири. Металлические кругляши светильников поблескивали на деревянных панелях стен, словно блюдца соленых озер на поверхности степи. Итак, на ближайшее будущее моя научная участь была предрешена, и теперь мне хотелось, чтобы учебный год поскорее закончился и можно было на целых два месяца уехать подальше от Москвы в летнюю экспедицию.

В молодости потрясающе работает инстинкт самосохранения – внутренний защитный механизм, который неведомо как помогает нам пережить многие испытания. Остаются эмоциональные шрамы, но юная жизнь продолжает кипеть, торопит к новым приключениям. Бурными были эти шесть-восемь месяцев, во время которых я пережил и зачарованность поэтическим творчеством, и страх за родителей, над которыми нависла беда, и радости любви, и прерванную попытку стать искусствоведом, и даже зов научных открытий. Что же значили в моей судьбе события конца 1985 – начала 1986 годов? Размышляя об этом, я неизменно задаюсь вопросом: сколько же всего могут вместить юная душа и юный ум, пока не произойдет взрыв, равнозначный ломке личности?

7. По степям, к Черному морю

Еще в девятом классе, когда я собирал сведения о факультете почвоведения, едва ли не первым делом выяснилось, что факультет славится своей «зоналкой». Студенты других факультетов МГУ, даже снобы с юридического и журфака, знали о нашей «зоналке» и завидовали будущим почвоведам черной и белой завистью.

Эта таинственная «зоналка» – не что иное, как сокращенное название «зональной практики», двухмесячных летних экспедиций, в которые студенты-почвоведы отправлялись по окончании второго курса. Существовало два накатанных маршрута, Москва-Крым-Москва и Москва-Кавказ-Москва. Каждый год поток делился на две половины сообразно будущей специализации студентов. Мы двигались двумя отдельными колоннами сначала в общем направлении Черного моря, а потом обратно в Москву. Весной, еще до отъезда в «зоналку», начинались бессмысленные дебаты о преимуществах каждого маршрута. А потом, уже вернувшись в Москву, фракции «крымчан» и «кавказцев» продолжали вести жаркие споры. Как будущий специалист по общему почвоведению, я был включен в состав «кавказской зоналки».