Бегство. Документальный роман

Еще по дороге на Меловое мы въехали в исторические казачьи земли. Но теперь, пересекая Ростовскую область по диагонали, двигаясь с северо-запада на юго-восток в направлении Калмыкии, Астрахани, дельты Волги и Каспийского моря, мы оказались в самом сердце Войска Донского. (Позднее, уже по пути домой с Кавказа, мы проедем долиной реки Кубани по территории Кубанского казачьего войска).

В мифологии российской истории и культуры казакам отведено особое место: конники и храбрецы; свободолюбцы; верные слуги царю и отечеству; гонители мятежных студентов и рабочих. Казачьи земли – сами устои казачьей цивилизации – были и русскими, и нерусскими. Слово «казак» – тюркского происхождения и означает «вольный человек». Как и подобало профессиональным воинам и защитникам границ, казаки расселились когда-то вдоль южных чертогов Российского государства, обосновавшись в тех самых донских степях, где мы теперь изучали ландшафт, почвы и растительность. До сих пор ведутся споры о корнях и происхождение казаков: наследники касогов и бродников, или даже хазар; потомки беглых крепостных и русских колонистов; взрывная смесь разных этносов и генов, соединенная общим языком (русский), общей верой (православие) и общей сверхзадачей (охрана границ российских от вторжений и набегов). По мере того как расширялась территория Государства Российского, казаки перебирались все дальше – на юг к Северному Кавказу, на восток, до самой Сибири и Дальнего Востока. Разбивались они на группы, и чаще всего называли себя по имени главной реки, протекавшей в местах поселения – донские казаки, кубанские казаки, терские казаки и так далее.

Один моих однокурсников, Сергей Дериглазов, происходил из кубанских казаков. Родом он был из города Невинномысска (бывшей станицы Невинномысской), что на юго-западе Ставропольского края, недалеко от границы Краснодарского края. И хотя сейчас до его родных мест – до предгорий Кавказа – оставалось еще километров пятьсот, Сергей, обыкновенно человек спокойный и флегматичный, вдруг преобразился, когда по автобусу пронеслось слово «казаки». Он встал в голове автобуса, за плечом у нашего красномордого шофера, уже жаждавшего хватить стакан бормотухи, хотя еще едва пробило полдень. Стоя и пригибая голову, чтобы не удариться макушкой о крышу автобуса, Дериглазов прочитал нам краткое введение в историю казачества. С горькой улыбкой Дериглазов перечислял подлинные, старинные названия казачьих станиц, которые нам предстояло миновать, раскрывая убогие их советские псевдонимы. Как и другие «дембели» из числа моих однокашников, Дериглазов в общении злоупотреблял коллективными формами. Это давило на нервы в повседневной университетской среде, среди всех этих множественных «нас» и «наших», которые нет да и норовили причислить меня к своим рядам. А я-то не ощущал себя частью этих грамматических – когнитивных – категорий: «мы» (студенты), «мы» (русские), «мы» (советские люди) и тому подобное. В «зоналке» я немного расслабился, отстранился от московской двойной жизни, и от всяких экспедиционных «мы» уже не так коробило… Наш караван тем временем миновал Цимлянское водохранилище, которое тянулось на север и на восток, чтобы соединиться с Волго-Донским каналом у Волгограда и вобрать в себя волжские воды. У Цимлянска мы проехали мимо виноградников, откуда происходило лучшее по тем временам «советское шампанское». В Волгодонске мы пересекли Дон. Мы уже ехали вдоль реки Сал, одного из восточных (левых) притоков Дона, и тут я заметил, что в устах Дериглазова слово «мы» приобрело новый смысл. Это уже было не «мы» бывших армейцев или студентов всего курса, не коллективные формы участников экспедиции, но другое, казачье «мы». В те годы я знал из чтения, главным образом из романа Толстого «Казаки. Кавказская повесть 1852 года», что казачество культивировало и всячески подчеркивало свою обособленность от русских. Сергей Дериглазов преображался на глазах из моего однокурсника и приятеля, армейца, в существо иной породы и иных представлений о мире. И перемена, которая постепенно проступала в Дериглазове по мере того, как экспедиционный караван углублялся в исторические земли казаков, задела во мне какую-то струну и разбередила мое собственное ощущение другости. За окнами автобуса мелькали бывшие казачьи станицы, ныне носившие советские названия, а мои мысли загадочным образом возвращались к еврейским корням, еврейским переживаниям.