Езда по диким степным просторам распаляла воображение, и я уже тогда вынашивал замысел поэмы о степи, лошадях, пастухах. Кроме верховой езды, от Пролетарской стоянки сохранилось еще два ярких впечатления. Я побывал в местном книжном магазине и впервые в жизни увидел солончак:
Книжный магазин оказался настоящим кладезем, и я пожалел, что у меня почти не оставалось места в набитом рюкзаке-колобке. Будь со мной мой друг Макс, он скупил бы тут весь отдел переводной литературы. Столько книг, которые в Москве и Ленинграде невозможно было найти в открытом доступе. Я купил томик Кафки и стопку поэтических сборников, в том числе книгу Евгения Рейна. «Имена мостов», первая книга пятидесятилетнего Рейна, вышла в Москве в 1984 году и мгновенно разошлась. (Осенью 1986 года я рассказал эту историю самому Рейну, и он никак не мог поверить, что «пролетарцы» его стихами не интересовались.) После книжных чудес меня ждало еще и чудо природы, фантом снега посреди полупустыни. Сверкающий наст соли над пузыристой илистой грязью. Инопланетный пейзаж.
От Пролетарска путь наш лежал на Северо-Западный Кавказ. Мы пересекли Ставропольский край, который возлегает, словно оплывший купол, в самом центре южной России. К западу от Ставрополья начинался Краснодарский край, обрамленный берегами Азовского и Черного морей. Северо-восточная оконечность Ставрополья примыкает к степям Калмыкии. К востоку от избранного для «зоналки» маршрута, у подножья Кавказских гор, располагался старинные курорты с целебными источниками. Без этих курортов трудно представить русскую классическую литературу, посвященную покорению Кавказа. (Вспомните, к примеру, «Героя нашего времени».) В этих курортных городках, в особенности в Пятигорске, светская жизнь вращалась вокруг минеральных вод. Гражданское население приезжало на воды отдохнуть и поправить здоровье. Офицеры залечивали раны после боевых действий на Кавказе, продолжавшихся с 1820 по 1860-е годы. В те времена за южным и юго-восточным рубежами Ставрополья пролегали границы еще не покоренного Северного Кавказа, населенного преимущественно мусульманами. Теперь по бывшей «линии» проходила северо-западная граница, отделявшая Россию от автономных регионы Северного Кавказа: Карачаево-Черкессию, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Чечено-Ингушетии и Дагестана. На колонизацию Северного Кавказа Российской империи потребовалось более полувека. Еще полвека Советская империя потратила на то, чтобы подавить отпор местного населения. Но полного покорения Кавказа так и не произошло, и очаги сопротивления теплились и в 1970-е-80-е годы, особенно в Чечне.
Среди моих однокурсников был Ахмед, свирепый чеченец с угольно-черной бородой и сталистыми глазами. Он даже не пытался правильно говорить по-русски, вел себя с подчеркнутым презрением к большинству окружавших его россиян. У меня ушло года два на то, чтобы найти с ним общий язык, и в буквальном, и в переносном смысле. Уже в экспедиции, после того, как несколько стычек едва ли не закончились дракой, Ахмед наконец-то признал во если не такого чужака среди русских, каким был он сам, то все-таки товарища по чужести. Мы не то чтобы подружились, но рубеж доверия был преодолен, и теперь мы подолгу беседовали о его родном ауле, семье и роде, а кроме того об Израиле. В Израиле жили выходцы с Кавказа, не только горские евреи, но и черкесы, и Ахмед восхищался военной мощью Израиля. Во время пребывания на Кавказе Ахмед, пусть и со стиснутыми зубами, пусть и неохотно, но все-таки был моим гидом, рассказывал о местных языках, народах, обычаях. Традиционное кавказское гостеприимство, которое полагалось проявлять по отношению к отдельным, пусть и незваным гостям, боролось в душе Ахмеда с присущим почти всем жителям Северного Кавказа внутренним протестом против русского господства и хозяйничанья.