На протяжении всех лет советской власти эти края не раз меняли свой статус и название – Карачаево-Черкесская автономная область, потом Карачаевская автономная область и Черкесский национальный округ/национальная область, потом упраздненная Карачаевская область, потом опять Карачаево-Черкессия. Когда я побывал в Карачаево-Черкессии в 1986 году, около 40% населения автономной области составляли (этнические) русские, 30% (около 120 000 человек) – карачаевцы, и только 10% – черкесы. В сельской местности русских почти не было, а карачаевцы и черкесы преобладали. Жили в области и представители других национальностей – абазины, ногайцы, осетины. Приезжий в Карачаево-Черкессию довольно быстро осознавал, что подобные насильственные объединения этнически неродственных групп были советской разновидностью колониального усмирения и контроля над вольнолюбивыми кавказцами. Лишь некоторые из моих собеседников в Теберде, главным образом старики, соглашались говорить о национальной трагедии карачаевцев. К концу августа 1942 году Карачаево-Черкессия наряду со значительной частью Северного Кавказа была оккупирована нацистскими (и румынскими) войсками. Нацисты стремились захватить весь Кавказ, рвались к закавказским нефтяным месторождениям. Осенью 1943 году, после того, как оккупанты отступили с Кавказа, карачаевцев коллективно обвинили в пособничестве врагу (коллаборационизме). (В 1930-40-е годы сталинский режим применял жестокий и бессмысленный метод «наказания народов» и тотальной депортации по отношению к корейцам Дальнего Востока, карачаевцам, немцам Поволжья, чеченцам и ингушам, крымским татарам, калмыкам и другим национальным и этнотерриториальным группам). Пока многие карачаевцы призывного возраста сражались на фронте, оставшееся гражданское население – а это были по большей части старики, женщины и дети, – было подвергнуто депортации в Казахстан и Киргизстан. Примерно треть от 70 000 высланных умерла в течение первых двух лет изгнания. Это был самый настоящий геноцид. Сталинский план тотальной депортации выполнялся аппаратом государственной безопасности, которым в те годы руководил Лаврентий Берия, выходец из Грузии, как и сам Сталин. Южная часть карачаевских земель отошла к Грузии, а большая часть упраздненной области «большой брат» передал Ставропольскому краю, на время завершив цикл многолетней колонизации. Только в 1957 году, во время хрущевской «оттепели», с карачаевцев (и других высланных народов Кавказа) были сняты ограничения, и они начали постепенно стекаться обратно на родину. Эту историю я восстанавливал послойно, не по книгам, но по разговорам с жертвами репрессий. Лагерем мы встали 29 июня, но улизнуть мне удалось только два дня спустя. Я бродил по пыльным улочкам Теберды, задаваясь вопросом: Как здесь еще сохраняется подобие человеческой жизни? Как этот безумный плод большевистских экспериментов над кавказскими народами уцелел после сталинских репрессий, за которыми следовали десятилетия статус-кво:
Мы стояли лагерем на широкой поляне посредине леса. Рядом бурлила горная речка. Мы привязывали грязные вещи к веревке и спускали ее в стремнину, по принципу стиральной машины. От окраины Теберды до лагеря надо было подниматься километра три по крутой и узкой дороге, сквозь густой лес. Здесь попадались старинные буки и дубы, исполинские ели и сосны. Климатические пояса менялись на глазах. Помню, наш преподаватель геоботаники несколько раз повторял, что хвойные породы здесь достигают почти 70 метров в высоту – европейский рекорд. Европейский? Мы были на Кавказе, на рубеже, разделяющем Европу и Азию.
Здешние леса славились богатой фауной. Водились медведи и туры. Я подробно записал содержание разговора с лесничим, который пришел к нам в лагерь, чтобы оштрафовать экспедицию за ущерб, причиненный горной дороге и поляне: