Бегство. Документальный роман

Наконец мы достигли ледника, устроили там веселое сражение в снежки, после чего поднялись на маленькое плато, откуда открывалось ущелье и Клухорский перевал. Всюду, куда ни глянь, гуще обычного теснились на острых горных вершинах плотные облака. Мы сняли с плеч рюкзаки и стояли, вертя головой, впивая в себя пейзаж, и утомленно потягивались. Перед спуском наш руководитель Лев Богатырев предложил минуту молчания в память об альпинистах, погибших на Кавказе…

Я пишу эти строки 22 августа 2008 года. Больше двадцати двух лет прошло со времени путешествия по Северному Кавказу. Последние две недели, начиная с 8 августа 2008 года, когда началась эскалация российско-грузинского конфликта в Северной Осетии и Абхазии, я почти не мог работать. Казалось, что сама история удерживала мою руку. Я пытался восстановить в памяти кавказскую часть летней «зоналки» 1986 года, а в это самое время вторжение российских войск в Грузию набирало обороты. Последние две недели я каждое утро жадно проглатывал газетные материалы о конфликте в Южной Осетии. Российские бронетранспортеры двигались по грузинской земле, российские катера занимали черноморские порты Грузии. Я смотрел вечерние новости и вспоминал, как двадцать с лишним лет назад стоял на границах истерзанной, насильственно перекроенной политической карты Северного Кавказа. На меня волнами накатывались тоска и отчаяние. Мне почему-то совершенно не хотелось осуждать безрассудность и оппортунизм Михаила Саакашвили, президента Грузии. Саакашвили моложе меня всего на несколько месяцев; его тбилисская юность прошла параллельно моей московской юности. Мы из одного и того же, последнего советского поколения. И у Саакашвили, и у меня отец – врач; его мать – историк, моя – филолог. В советские времена такие семьи назывались «интеллигентными». Теперь, летом 2008 года, российские средства массовой информации наперебой бесчестили Саакашвили. Клеймили его журналисты, которые приходятся мне и ему ровесниками. Вместо того, чтобы сваливать на Саакашвили ошибки и заблуждения последнего советского поколения, я вспоминал о своих однокурсниках по МГУ, которые происходили с Кавказа. В нашей группе были армянин, два азербайджанца, чеченец и лакец. После восхождения мы все стояли на высокогорном плато, наслаждаясь передышкой. Девочки и мальчики со всех концов СССР, мы молча созерцали горы Кавказа. Я вглядывался в дымчатую даль и вспоминал, как в детстве побывал в Грузии…

Это было в мае-июне 1977. Моего отца пригласили на месяц в Тбилиси в Тбилисский институт вакцин и сывороток (бывший Институт Бактериофага) для проведения совместных исследований. Отец договорился в школе, меня отпустили на три недели раньше, и мы полетели в Грузию. Жили мы в новой высотной гостинице «Аджария». Первую половину дня отец проводил в институте. Он работал над экспериментами с группой грузинских коллег и одновременно собирал материалы для книги о Феликсе д’Эрелле, великом франко-канадском микробиологе, открывателе бактериофагов (вирусов, способные уничтожать бактериальные клетки и используемых в лечении инфекционных заболеваний). Отец работал с грузинскими коллегами, а я катался по двору институтского вивария на ослике по имени Жак. Кроме того, у отца были в Тбилиси дела, связанные с переводами грузинских поэтов и публикациями в журнале «Литературная Грузия», и он таскал меня с собой на литературные встречи. Больше всего мне запомнился разговор в кабинете грузинского поэта и функционера Карло Каладзе, кутаиссца, считавшегося одним из отцов грузинской пролетарской поэзии. Отец прочитал только что написанное лирическое стихотворение «Темные лики грузинских красавиц/ <…> / Светлые пряди любимой моей». Каладзе прослезился, прямо как государь император в легендах поручика Шервинского в «Днях Турбиных», и сказал: «Оставь текст, дорогой, я переведу».