Бегство. Документальный роман

Для меня во время кавказской недели постоянным фоном оставалась русская классическая литература. Персонажи, отмеченные особым вниманием автора, отправлялись на Северный Кавказ, надеясь переломить привычный ход своей жизни. Ровно через десять лет после летней экспедиции 1986 года я наконец-то вернулся к тексту «Казаков» Толстого, готовясь к чтению этого романа в английском переводе – со своими студентами в Бостонском Колледже, где я преподаю и по сей день. Вот тогда-то я в полной мере оценил, с какой же невероятной глубиной и выпуклостью Толстой изобразил отъезд из России и приближение к Кавказу. Его герой Оленин, богатый москвич, баловень судьбы, отправляется в Ставрополь примерно тем же маршрутом, каким следовала наша экспедиция. О душевном состоянии своего персонажа Толстой пишет следующее: «Чем дальше уезжал Оленин от центра России, тем дальше казались от него все его воспоминания, и чем ближе подъезжал к Кавказу, тем отраднее становилось ему на душе». Позднее Толстой передает свежие впечатления Оленина: «Вдруг он увидал, шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого неба». Перечитывая эти строки, я вспоминаю свое собственное путешествие на Кавказ, восторг и изумление, которые завладели мной, когда мне открылись очертания гор в снежных бурках.

В дневнике о пути к предгорьям Кавказа я писал очень бегло, и, судя по всему, заметки эти должны были послужить набросками к будущим стихам:

28—29 июня 1986. Переезд из Пролетарска в Теберду. Ночевка не доезжая Ставрополя. Тута в саду у стальнозубого старика. Радужные петухи. Алычовый сад.

29 июня, лежа под алычовым деревом, я набросал нерифмованное стихотворение «Утро под Ставрополем», которое потом вошло в мой первый сборник стихов. Пышная растительность и богатый южный пейзаж одновременно и возбуждали все притупленные чувства горожанина, и наводили на мысли об том, что недостижимо в урбанической московской жизни:

Чабрец подобен омуту
Он пахнет всем, что хочется,
Лимоном и корицею,
Улыбкой на ходу,
Трамвайною подножкою,
Дождливым воскресением,
Кофейней, что под аркою,
И розою в ведре.

Когда я перечитываю концовку, у меня возникает ощущение сюрреалистического сдвига, что, наверное, неудивительно; строки сами «автоматически» слетали с пера и рвались на свободу:

И эти аналогии
Сплетаются в мелодику
В двустишья васильковые
И строфы лебеды,
И жук-олень, как маятник,
Увесистый и бронзовый,
Проходит ежечасно он
Свой ежедневный путь
И метит крепким запахом
Подножье дикой яблони,
Где зреют прегрешения,
Живя не по часам.

Эти стихи теперь напоминают мне картины Анри Руссо, чьи полотна я впервые увидел в детстве, когда отец водил меня по Пушкинскому музею.

На второй день путешествия из Пролетарск в Теберду нашим глазам предстал Северный Кавказ: