Бегство. Документальный роман

Именно на Московском ипподроме я стал свидетелем разговора о конном заводе в Хреновом и о знаменитой, выведенной в России породе орловских рысаков. В школе верховой езды было несколько рысаков, но из-за почтенных лет они уже не участвовали в скачках, а служили для развлечения усатых латиноамериканских дипломатов и их дочек-лолиток. Иногда залетным городским пташкам вроде меня позволяли покататься на одном из рысаков. Хреновое, орловские рысаки, конный завод… Эти слова вертелись у меня в голове, словно лошадиное заклинание, пока я не вспомнил, что впервые прочитал об орловских рысаках у Толстого – в повести «Холстомер. История лошади». Я тотчас перечитал «Холстомера», теперь уже глазами примечая подробности, связанные с коневодством. Главный герой повести Толстого – орловский рысак с необыкновенно «длинным и размашистым ходом, равного которому не было в России». За такой необычайный ход, которым можно было, словно аршином, «мерить холст», рысак и получил свое имя. Толстовский рысак Холстомер рожден в Хреновом; там же, у конного завода, одряхлевший рысак впоследствии встречает своего одряхлевшего бывшего хозяина, разорившегося русского аристократа. Из некоторых деталей, упомянутых Толстым, читатель может восстановить подробности происхождения Холстомера. Престарелый рысак рассказывает своим слушателям, породистым лошадям в конюшне, о том, что он сын Любезного Первого и Бабы. Любезный, великолепный беговой рысак, был сыном легендарного арабского жеребца Сметанки. В конце восемнадцатого столетия граф Алексей Орлов-Чесменский, фаворит Екатерины Второй, основал в Воронежской губернии конный завод, где он намеревался разводить и выращивать лошадей с неслыханно длинным шагом. Орлов привез из Турции бесценного Сметанку, у которого, как гласит легенда, были лишние позвонки и ребра. Сметанка прожил в России всего год, а его потомки стали основоположниками новой породы, которую вывели на Хреновском конном заводе в конце 18-го – начале 19-го веков. Толстовский (вымышленный) Холстомер был прямым потомком Сметанки, феноменально быстрым орловским рысаком. Однако в племенных жеребцах его не оставили, а вместо того охолостили. Холстомер был рожден пегим, и эта масть считалась браком среди чистопородных орловских рысаков. В повести Толстого переплетались история и вымысел, и вот теперь, в конце июля 1986 года я очутился в Хреновом, вдыхал его атмосферу и очень надеялся, что удастся поездить на настоящих рысаках…

В первый же вечер, в час закатной молитвы, я шел песчаной желтой дорогой, которая огибала территорию конного завода. За покосившейся изгородью, подпертой чем придется, чиненой-перечиненной, виднелись длинные постройки салатного цвета – конюшни и еще какие-то ветхие деревянные строения, пережившие пожары революции и войны. Поля и пастбища здесь казались выцветшими и блеклыми, особенно по сравнению с цветущими курскими степями, которые я повидал в середине июня. Здесь, в Хреновом, меня повсюду преследовало ощущение запущенности. Не убожества и разрухи, а именно какой-то очаровательной заброшенности и таинственности. Отчасти это ощущение старины, замершего времени, возникало из-за безлюдья. По пути я столкнулся лишь с задумчивой старушкой, которая плелась от автобусной остановки, нагруженная набитыми сетками-авоськами. Старушка поведала мне, что большая часть работников конного завода или живет «на территории», или приезжает сюда на автобусе из ближайших населенных пунктов. Я заинтересовался – а где же главный павильон? Манеж? А музей где? Неужели ничего не сохранилось со времен былой Хренового, когда сюда стекались знатоки и любители лошадей? Старушка поставила авоськи на землю, уперла руки в бока, изучила меня с головы до ног и сказала:

– Тут каждый год студенты с палатками живут. Рядом с пастбищем, тут близехонько будет.

Почему-то во мне она студента не признала.