Бегство. Документальный роман

Институт был расположен к востоку от нашей стоянки, около городка Таловая. Из Боброва в Таловую вела прямая железнодорожная ветка, а вот машиной доехать можно было, только дав круг через неопрятный поселок под названием Анна. При институте сельского хозяйства был свой научный городок, где жили и работали сотрудники. Директор института встретил нас настороженно и нервно, будто мы были сворой ревизоров, а не группой университетских студентов, и повел на обзорную экскурсию. Он рассказал, что в институте «трудится» пятьдесят кандидатов наук. «Среди наших сотрудников есть даже выпускники факультета почвоведения МГУ!» – подчеркнул директор. Бедняги, – думал я, – как их только угораздило сюда попасть? Ведь это медвежий угол. Закончить МГУ, оказаться по распределению в такой глухомани, а потом провести всю жизнь в Каменной степи? Ужас.

Возвращаясь из поездки в Институт сельского хозяйства, сидя в автобусе рядом с Ваней Говорухиным и вчитываясь в пейзаж, в я вдруг понял, что за эти почти два месяца экспедиции я начал забывать, кто я и откуда. Вот я, вожу себе табуны на дальние пастбища вместе с пастухом дядей Витей, и понятия не имею о том, что творится в большом мире. Я почти два месяца не слышал родительских голосов. Единственной связью с Москвой были письма от родителей и от Макса Мусселя, приходивших с большим опозданием. Изменилось ли что-то в жизни еврейских отказников? Что сулило нам будущее? Мог ли я извлечь хоть какую-нибудь информацию из районных или городских газет, которые изредка попадали мне в руки? Газета «Звезда» Бобровского района, Таловская «Заря», Воронежская «Комунна»… Эта хроническая нехватка информации, это погружение в провинциальную русскую жизнь меня как будто и не тревожили почти до самого конца экспедиции. Я плыл по течению, растворялся в окружающей обстановке. А теперь в Хреновом я вдруг затосковал по Москве, по самому себе.

Из размышлений о бегстве молодого человека от реальности, из восторга от катания на лошадях по степи возникли наброски длинной сюжетной поэмы о лошадях и любви. Любовный треугольник задуманной поэмы состоял из еврейского студента из большого советского города, его возлюбленной (по-видимому, срисованной с Анастасии) и мужчины постарше, красавца-пастуха из степного поселка. Пастух соблазняет девушку за спиной у ее возлюбленного, хотя он ничего не может ей предложить, кроме самого себя, своих лошадей и диких степных просторов. Сюжет этот родился в экспедиции благодаря знакомству с дядей Витей, и потом еще долго занимал меня, и в прозе, и в поэзии, сначала на русском, а потом, после эмиграции, уже на английском. «Табун над лугом», большая поэма, которую я начал писать в Хреновом, заканчивалась сценой отъезда экспедиции:

Палатки словно выдохнули жизнь,
и, поутратив прежние причуды,
изображали кож дублёных груду,
мы уезжаем,
лагерь снят за час,
лишь вереница,
караван урчащих
машин,
я углубляюсь снова в чащу,
чтоб напрямик
к конюшням подойти.
Пастух сидит на чурке и цигарку
сосёт
лишь две черешни чутких,
зрачки его
отдельным существом
глядят из под вихров его,
кривой
картуз сползает наземь,
я прощаюсь, жму руку левую,
обычные слова,
– Приехать – приезжай,
пойдём в ночное,
ну, будь здоров.
– Спасибо,
пляшут ноги,
и я бегу в машину, в разговор
с коллегами,
вот трогается с места
автобус, бочка, кухня, грузовик,
по лесу катят к лугу,
вслед за ним
и я взлетаю, зван или гоним,
чтоб ухватить за гриву, чтоб рукой
сердцебиенье слышать
над рекой
чтобы лететь,
обнявши синеву,
табун плывёт над лугом… я плыву!!!

Со стоянки в Хреновом мы снялись 24 июля 1986 года и двинулись в сторону Москвы. Дневник я больше не вел, обрыдло, и последний отрезок путешествия запомнился мне лишь нестерпимым чувством голода, особенно обострившимся теперь, накануне возвращения в Москву. Мы подъедали остатки дорожных припасов. Старательно отмерять порции уже не требовалось, поэтому в последний ужин, на временной стоянке где-то на полпути между Воронежем и Москвой, нам выдали по банке тушенки на троих. Кроме того, руководство решило раздать остатки запаса шоколадных конфет. Мне поручили отнести прощальное подношение нашим шоферам, трапезничавшим отдельно. «Ты, Макс, умный человек», – сказал главный водила, уже пьяный, но еще не до положения риз, – и я понял, на что он намекал, что хотел было сказать, но удержался.