Бегство. Документальный роман

Из экспедиции я вернулся исхудавшим, истосковавшимся по нормальной пище, с рельефными мышцами брюшного пресса (какие в Америке называют «шесть банок пива»), но при этом с язвой двенадцатиперстной кишки. Помню августовское утро в Пярну, мы идем парковой аллеей по направлению к пляжу. После двух месяцев «зоналки» я чувствовал себя многоопытным, закаленным мужчиной по сравнению с друзьями детства, казавшимися мне городскими неженками. Это чувство превосходства выражалось в какой-то новой биомеханике; походка стала увесистей, жесты сделались резче, а речь – грубее. Даже мой лучший друг Макс, человек мягкий, с которым мы всегда ладили и были на равных, не выдержал: «Максюша, ты с этой грубоватостью перегибаешь. Стал похож на какого-то дембеля, мы ведь с такими не общаемся». Грубоватость была временной, наносной. Стоило мне расслабиться, поваляться на пляже и отмокнуть на теплом балтийском мелководье, как эта грубоватость сошла с меня, точно соленая корка с кожи. Однако я заметил и внутреннюю перемену. Впервые я хотел чуть дистанцироваться от нашей многолетней пярнусской компании, которая всегда держалась вместе – на пляже ли, в кафе ли, в парке аттракционов. Мне хотелось побыть одному со своими записями. Впервые в жизни я дорожил каждым часом. В моем распоряжении было три недели в Пярну – всего-то три недели, чтобы отдохнуть, поработать-посочинять и приготовиться к следующему году, который, как я уже чувствовал, будет поворотным.

Я сочинял «Табун над лугом», поэму, наброски к которой начал делать еще в конце недавней экспедиции, когда мы стояли лагерем рядом с Хреновским конным заводом и туберкулезным санаторием. Впервые в жизни я сочинял не в состоянии экстатического вдохновения, как раньше, не наспех в вагоне метро или утром в постели, только что проснувшись. В августе 1986 года в Пярну я работал за столом, упорно, по два часа в день. Сочинение стихов я теперь ощущал как ремесло, а не просто порыв самовыражения. Кроме того, сам замысел большой поэмы, разделенной на главы, со сквозным сюжетом и сюжетными разветвлениями, любовным треугольником, описаниями быта и природы и прочими элементами, которые скорее ассоциируются с прозой, нежели с коротким лирическим стихотворением, говорил еще и о том, что меня все больше тянуло к прозе, к рассказыванию историй. В конце осени 1986 года я напишу рассказ, которого и сегодня не стыжусь.

В те августовские пярнуские дни я по утрам работал дома, а затем шел на пляж и общался с друзьями. Не помню, как мы с отцом делили время и пространство – рабочие часы в однокомнатной квартире в доме 26 по ул. Таммсааре, которую мы с родителями уже много лет снимали у хозяина-эстонца. Может, отец сидел за пишущей машинкой в кухне, пока я в комнате писал от руки, в тетради? Может, когда я появлялся на пляже, отец отправлялся домой? Каждый из нас привез с собой в отпуск собственную пишущую машинку. Первый вариант поэмы я закончил дней за десять, и остаток летних пярнуских дней посвятил правке и шлифовке текста. А за несколько дней от отъезда из Пярну я прочитал поэму первым слушателям – моим родителям и Максу Мусселю.