Бегство. Документальный роман

Переменилось и отношение родителей к моему непосредственному участию в акциях отказников. Они не поощряли меня в открытую, но в то же время и не пытались остановить и отговорить. Меня больше не сковывала принадлежность к комсомолу. Да и перспектива исключения из университета меня почему-то больше не страшила. Я сам ощутил, что волен протестовать против властей наравне с родителями и другими отказниками. Именно по ощущению какой-то новой свободы (и моего собственного безрассудства) мне особенно запомнились демонстрация протеста в начале апреля, которая проходила в центре Москвы. Мы с отцом доехали по прямой ветке до станции «Пушкинская». Десять минут быстрой ходьбы от памятника Пушкину по Тверскому бульвару – и мы уже на месте. Было солнечно, но в воздухе все равно чувствовался озноб, а в тополиных и липовых почках едва-едва проглядывали зеленые глазки. Тверской бульвар – престарелый щеголь среди нарядных московских бульваров – встречал прохожих темно-зелеными парковыми скамейками, памятниками и детскими площадками. Несмотря на полуденный час, бульвар был пуст и безлюден, разве что попадется пенсионер в зимнем пальто, рассматривающий газетный щит, или старушка, толкающая коляску. Мы миновали Литературный институт (по правую руку) и новую сцену МХАТА (по левую). Здесь, на Тверском, чуть ли не каждый дом был музеем, вместилищем общих или частных воспоминаний. Вот в этом особняке когда-то жила Мария Ермолова, великая русская актриса. А вот на этой покосившейся скамейке я целовался с еврейской девушкой, с которой познакомился у хоральной синагоги; мы оба тогда что закончили школу и собирались сдавать экзамены в университет. Тверской бульвар был излюбленной площадкой для любовных свиданий, и вот теперь я вместе с отцом спешил по нему на демонстрацию отказников. Мы дошли до локтевого состава бульвара. Здесь был сквер, скамейки вокруг памятника Клименту Тимирязеву, выдающемуся русскому ботанику, физиологу, дарвинисту. У Никитских ворот Бульварное кольцо, оживленное движением с улицы Герцена (Большой Никитской), сворачивало направо и через несколько кварталов упиралось лбом в Арбат. Из сквера у памятника Тимирязеву просматривались золотые купола Храма Вознесения Господня, где в 1831 году Пушкин обвенчался с Натальей Гончаровой. Впереди тянулась улица Герцена, которая вела мимо Театра им. Маяковского, Московской консерватории и студенческого театра МГУ прямо к Красной площади. Через дорогу, по левую руку, современное серо-плиточное здание Телеграфного Агентства Советского Союза (ТАСС) резко выделялось среди зеленовато-голубых и светло-зеленых строений с лепными фасадами. В сторону уходила тихая прелестная улочка под названием Малая Бронная, где в бывшем здании Государственного еврейского театра, закрытого в 1949 году в разгар государственной антиеврейской кампании, помещался другой театр. Назывался он просто Драматический театр на Малой Бронной, и я любил ходить сюда на постановки Анатолия Эфроса, особенно ««Месяц в деревне», где доктора Шпигельского играл Леонид Броневой, произносивший свои язвительные реплики голосом шефа гестапо Мюллера из «Семнадцати мгновений весны». Отсюда было рукой подать до одного из самых чарующих уголков Москвы, Патриарших прудов, и до квартала, где некогда бурлила еврейская жизнь вокруг бывшей синагоги на Большой Бронной.