Он ушел, а мы с отцом чуть погодя отправились на ежевечернюю прогулку. Мы шли мимо железной ограды госпиталя КГБ и мимо роддома номер 26, где я появился на свет почти за двадцать лет до описываемых здесь событий. Отец рассказывал мне о ходе беседы с Кошаровским. Сначала Кошаровский с большим уважением говорил о творчестве отца и о его пьесе-пуримшпиле. У него к тому времени уже был экземпляр недавно изданного в Израиле сборника «В отказе», в котором была опубликована первая часть романа «Герберт и Нэлли». Писателю-отказнику, такому, как мой отец, нужна поддержка, сказал Кошаровский. Не согласится ли отец возглавить еврейский театр? Настоящий, с регулярными постановками и расписанием спектаклей? Может быть, отец напишет новые пьесы на отказнические темы? Все это звучало очень заманчиво, но отец напомнил Кошаровскому, что локальная еврейская автономия – вовсе не конечная цель отказников. – А если на время, пока мы все еще сидим в отказе? – осведомился Кошаровский. – Ну разве что на время, – допустил отец. Тогда Кошаровский спросил отца, согласился бы он остаться в России и работать руководителем нового еврейского театра, даже если бы он получил разрешение на выезд. – Нет, оставаться в России я не хочу, – ответил отец. – Я только хочу уехать отсюда и вытащить свою семью.
– Вы поедете в Израиль? – теперь уже в лоб спросил Кошаровский.
Отец почувствовал, что его загоняют в угол. И у него, и у мамы были в Израиле близкие родственники, – два родных дяди, двоюродные братья и сестры. Он напомнил об этом Кошаровскому, а потом добавил, что решение ехать или не ехать в Израиль – это решение нашей семьи и только нашей семьи, и мы примем его все вместе, втроем. И что он не может гарантировать ни Кошаровскому, ни кому-либо еще, что мы поедем в Израиль. Кошаровский молча кивнул, показывая тем самым, что разговор окончен.
Последнее представление сочиненного отцом пуримшпиля состоялось у нас дома. Был солнечный апрельский день, по мостовой бежали ручейки талой воды, переливаясь стеклярусным блеском. Из спальни родителей вынесли всю мебель, кроме встроенных шкафов. Окна открыли нараспашку, и шоколадно-коричневые шторы с узором из голубых гардений колыхались на ветру. Задернутые шторы служили фоном спектакля, закрывая вид из окна на задний двор нашего дома. Кривые сосны и чугунную остроконечную ограду Института атомной энергии.
В комнату набилось человек пятьдесят. Спектакль заснял на видео молодой американский дипломат, мускулистый, рыжеволосый, с длинными белесыми ресницами. Такие нередко работают в секретных службах. Его молодая жена восторженно рассказывала отказникам о том, какой роскошный выбор товаров ждет их в американских супермаркетах. Уже потом, в Америке, нам передадут кассету с видеозаписью пуримшпиля, которая сохранилась в нашем иммигрантском семейном архиве. Когда на экране актеры кланяются публике, публика аплодирует и моего отца вызывают на сцену, я начинаю задыхаться от слез. На отце небесно-синий костюм, синяя бархатная ермолка и очки в тяжелой роговой оправе. Вместе со всей труппой он отплясывает фрейлекс и по-шагалловски взлетает над паркетом спальни, превращенным в сцену. Отец измучен годами травли и отказа, но среди этих молодых еврейских актеров и музыкантов он кажется невероятно счастливым. Он танцует сначала с Эсфирью, потом с царицей Вашти, и целует актеров и актрис на сцене, будто родных детей. Отказник, сочиняющий пьесы для отказников; танцующий поэт-изгой среди танцующих детей отказа.
В конце марта 1987 года, когда пуримшпильский сезон близился к завершению, в отказнических кругах много говорили об официальном визите Эдгара Бронфмана, тогдашнего президента Мирового еврейского конгресса, и Морриса Абрама, в тот момент возглавлявшего Конференцию президентов ведущих еврейских организаций (Conference of Presidents of Major American Jewish Organizations) и Национальную Конференцию по вопросам советского еврейства. В Москве Бронмана и Абрама принимали на высоком уровне. Из разных источников нам было известно, что предметом переговоров было положение советских евреев, особенно отказников, и состояние еврейской эмиграции. Поправки конгрессменов Джексона-Вэника и сенатора Стивенсона (последняя была отменена лишь в 2012 году) существенно ограничивали торговые отношения с Советским Союзом. Связь между ограничением еврейской эмиграцией, нарушением прав человека в СССР и режимом торговых отношений между двумя супердержавами ни для кого не была новостью. Новыми были веские обещания, которые, по слухам, были даны советской стороной. Отказники балансировали на грани перемен.