Бегство. Документальный роман

Из моих бабушек и дедушек в моей жизни всегда была только мамина мама, Анна Михайловна Студниц, «бабуля». Маминого отца, деда Аркадия, я нежно любил, но его не стало в 1975 году, когда мне было восемь лет. Опыта общения с дедом Шраером было недостаточно, чтобы составить достаточное представление о его характере. Но того, что мне запомнилось в детстве, достаточно, чтобы понять, что мне по наследству почти не передались его внешняя уравновешенность и классическое остроумие. Я никогда не видел покойную маму моего отца, мою бабушку Бэллу. Не застала ее в живых и моя мама; бабушка Бэлла умерла за два года до знакомства родителей. Это было сенью 1960. Отец тогда служил военным врачом в Белоруссии. Его двоюродный брат Борис Брейдо, талантливый инженер и крайне осторожный человек, проведывал бабушку Бэллу и нашел ее мертвой в комнате. Официальной причиной смерти назвали сердечный приступ. Бабушка Бэлла так никогда и не оправилась после измены любимого мужа. Они женились по любви и до начала войны прожили в браке семь лет. Я думаю, что для бабушки Бэллы военный роман мужа, боевого офицера, означал не просто неспособность совладать с искушением перед лицом смертельной опасности, не просто измену, но предательство. Еще тогда, весной победного 45-го, сердце Бэллы Брейдо было разбито, и не только изменой Петра Шраера, но тем, что она сама не смогла его простить и принять обратно, – ветерана войны в стране, потерявшей на фронте миллионы мужчин. Это случилось в обществе, где военно-полевые романы офицеров считались обыденным делом, и где женщины радовались возвращению с войны любого мужика – увечного, безрукого, но живого. Уверен, что сердце бабушки Бэллы надрывалось от боли снова и снова, когда она видела, как отчаянно нуждается в полноценной семье и в постоянном отце ее еврейский сын, росший в рабочем районе послевоенного Ленинграда. По теперешним американским маркам весной 1945 года, в свои тридцать четыре года бабушка Бэлла была еще молодой женщиной… Ей было всего сорок девять, когда она покинула этот мир.

Когда я думаю о родных с отцовской стороны, слово «бабушка» горчит на губах, и в английских словах горечь эта еще более нестерпима, чем по-русски. В детстве я очень скучал по бабушке Бэлле, даже больше, чем по рано ушедшим деду Петру и деду Аркадию. Уже много лет подряд, приезжая в Питер из Бостона в конце июня, я прихожу со своими американскими дочками на могилу бабушки Бэллы на Преображенском еврейском кладбище, прикладываюсь виском и щекой к карельскому граниту надгробья, и плачу по ее судьбе, одиночеству, по своим обрубленным корням. Мне не хватает бабушки Бэллы всякий раз, как я узнаю в себе какую-нибудь черточку характера, которую мой отец, похоже, унаследовал не с отцовской стороны, и которая перешла ко мне явно не от мамы и ее предков. Откуда у нас с отцом эта идеалистическая вера в мировую справедливость? Откуда эта наша нетерпимость к трусости, нежелание компромисса? Это не иначе как наследство предков бабушки Бэллы Брейдо, потомственных литовских раввинов-митнагедов, ставших в Восточной Европе бастионом против хасидизма. Взрослея, я чувствовал, как в жилах у меня бунтует литвацкая кровь, напоминая мне о бабушке Бэлле и о Литве, откуда мы родом. Бабушкина кровь пульсирует во мне, когда я пишу о еврейском революционном брожении, об атеистических иллюзиях, о надеждах на равенство и братство.