Бегство. Документальный роман

В разговорах евреи называли хоральную синагогу «горой» (или «горкой»). Своим героическим (или ласковым) названием синагога обязана тому, что располагалась в центре города и к тому же на возвышении. Здание синагоги, построенное на рубеже XIX – XX веков, с классическим фронтоном и ионическими колоннами, стояло на улице Архипова, одной из самых крутолобых в старой Москве. Поднимаясь по улице вверх от близлежащей станции метро «Площадь Ногина» (теперь «Китай-Город»), мы рисовали в воображении древнееврейские храмы, и наши сердца наполнялись гордостью. Станцию метро давно уже переименовали, выбросив имя большевика-революционера Виктора Ногина на свалку истории. Переименовали, уже во второй раз, и улицу Архипова, и теперь она носит свое старое название, Спасоглинищевский переулок, покрытое патиной памяти о русском православии. Абрам Архипов когда-то входил в Товарищество передвижных художественных выставок и прославился на всю Россию красочными, – быть может, чересчур кричащими – жанровыми полотнами из жизни русских крестьян, особенно изображениями русских крестьянских женщин в цветастых шалях и полушалках. Живописуя быт и бытие крестьянства, выходец из Рязанской губернии Архипов, по некоторым сведениям происходивший из обрусевшей еврейской семьи, проложил себе путь в крупные художники, вписался в магистральное течение русского искусства. Сейчас, подходя к Московской Хоральной синагоге, уже не испытываешь чувство той особой, еврейско-русской иронии, какую чувствовали мы, поднимаясь по улице Архипова. Еврейские юноши и девушки, воспитанные в лоне русской культуры, мы приходили на улицу Архипова, чтобы услышать звучание своих еврейских голосов.

Когда мы попали в отказ, я, двенадцатилетний подросток, стал бывать на «горе» вместе с отцом по еврейским праздникам или же иногда в пятницу вечером. Мы входили в синагогу и усаживались в главном зале, где за бимой на алтарной стене висела молитва о благоденствии советского правительства, крупным шрифтом, на иврите и по-русски. В праздник Симхат-Тора мы с отцом обязательно заходили и в зальчик в правом крыле синагоги, где мужчины в черных кафтанах и шляпах плясали и в экстазе горланили песни без слов. Позже, уже студентом, я нередко ходил в синагогу с моим закадычным другом Максом Мусселем. Родители предупреждали нас, что засвечиваться на улице Архипова опасно; слишком велик был риск, что нас там застукают, опознают, сфотографируют, и это приведет к неприятностям в институте. Сотни еврейских юношей и девушек это все прекрасно понимали, но при этом отказывались прислушиваться к предостережениям старших, помнивших конец 40-х – начало 50-х, «дело врачей» и самые мрачные годы для советского еврейства.

Тем, кто не вырос в позднюю советскую эпоху, трудно будет представить себе, как одна-единственная главная синагога могла отвечать требованиям двухсот тысяч евреев советской столицы и тысяч приезжих. (В Марьиной Роще была еще небольшая, построенная в 1926 году деревянная синагога, которая в те годы не была центром московской еврейской жизни.) В быту, особенно на публике, при посторонних, вместо слова «синагога» мы употребляли слова «гора» или «горка», и этот код обозначал не только здание, но и саму гористую улицу, на которой стояла Московская Хоральная синагога. Например, декабрьским полуднем студент-еврей мог спросить сокурсницу в коридоре института: «Идешь на горку?» Для непосвященных этот зашифрованный, но при этом абсолютно конкретный вопрос о праздновании Хануки мог относиться к катанию на лыжах или на санках и потому не вызывал недоумения. Если евреев-студентов видели на «горе», если на них доносили, если они попадали во всякого рода списки, их ждало наказание, суровость которого зависела от идеологического климата в конкретном ВУЗе – от выговора до исключения. В пятницу вечером, а особенно по еврейским праздникам, в окрестностях синагоги дежурили не только агенты госбезопасности в штатском, но и разные стукачи и соглядатаи из рядов комсомольские и партийные «активистов». Их отряжали на улицу Архипова, чтобы выслеживать студентов-евреев, доносить на своих товарищей по институту, порой даже на своих однокурсников. И тем не менее, несмотря на риск, на реальную угрозу неприятностей, еврейская молодежь упорно стекалась в синагогу.