Бегство. Документальный роман

Некоторые наши профессора культивировали внешность небожителей. Среди них был декан факультета, Глеб Добровольский, – изящный, подтянутый, всегда с идеально отглаженными воротничками и манжетами. Его брат-близнец тоже читал естественные науки, но в Педагогическом институте имени Ленина. Самое сильное впечатление на меня-первокурсника произвел советский гранд Борис Георгиевич Розанов, элегантный мужчина лет пятидесяти, обладатель мефистофельского профиля, больших породистых ушей и заграничных костюмов и галстуков. Розанов в свое время успел поработать в Кении, в Найроби, где возглавлял Секцию по борьбе с опустыниванием Программы ООН по окружающей среде. Лауреат Государственной премии, автор монографий и учебников по почвоведению и экологии, Розанов прилично говорил по-английски и довольно искусно играл роль официально-дозволенного советского либерала. Он поражал воображение студентов, рассказывая пикантные истории о том, как на международных конференциях соприкасался с приятно разлагающимся Западом. Розанов увлекательно описывал путешествия по Патагонии и приключения в африканской саванне. Одна из его излюбленных баек была связана с поездкой в Чили на международную конференцию еще во время правления Пиночета. Сам Розанов в этой истории распевал революционные песни в компании «прогрессивных» западных коллег где-то в отеле в дорогой части Сантьяго, а чилийская полиция негодовала, но не могла их остановить. Со своей неторопливой речью и барометрической иронией, со своим наодеколоненными лицами и вычищенными ногтями, Розанов и другие профессора из числа факультетской элиты были второстепенными персонажами в нескончаемом спектакле советской науки.

Я находил утешение в том, что продолжал заниматься английским. Вместе с моим сокурсником Ильей Салитой, тоже выпускником английской школы, я перевелся с обязательных занятий по иностранному языку на специальный двухгодичный курс английского языка. На самом деле это была экспериментальная лаборатория, рассчитанная на студентов-естественников, которые уже неплохо владели языком. Наши знятия вела Наталья М., миловидная женщина лет сорока. Она любила шелковые шарфики и жемчуга, и мне тогда казалось, что она говорит на образцовом британском («королевском») английском. Ее даже показывали по телевизору в «Уроках английского». Наша «англичанка» настаивала, чтобы мы на занятиях обходились без русского, и даже если сталкивались с ней – на лестнице или на улице – требовала от нас говорить по-английски, ради «полного погружения» в языковую среду. Поначалу она пыталась исправлять то произношение, которое я усвоил, подражая знакомым американцам, но вскоре оставила эти попытки. Скорее всего она воспринимала мой отказ от британского выговора не как принципиальный политический выбор, а как запоздалый подростковый бунт.