Бегство. Документальный роман

Воодушевленный разговором с Гращенковым, я уже на следующий день подал прошение о переводе на другой факультет. Меня так взбудоражила открывшаяся лазейка, возможность сбежать от прискучивших естественных наук в искусствоведение, что я не только не посоветовался с родителями, но даже не попытался трезво оценить свои шансы. А ведь рисковал я многим. Когда я принес Гращенкову заполненную бумагу, он просмотрел текст и насупил брови, когда наткнулся на фамилию «Шраер» (раньше он знал меня только по имени). Гращенков помедлил, откашлялся и каллиграфическим почерком вывел в правом верхнем углу заявления: «…отделение… не возражает против перевода студента Шраера Максима Давидовича…» О казуистические нюансы советского времени! Находясь в состоянии почти экзальтированном – влюбленность, стихи, надвигающиеся на родителей неприятности – я и не задумался тогда о подобной мелочи. «Не возражает» versus «согласен»! Оставалась сущая формальность: заручиться подписью и печатью какого-то чинуши, замдекана исторического факультета. Замдекана смерил меня взглядом, пробежал заявление и отказался его завизировать. «У нас, Шраер, знаете, другой профиль», – сказал он. – «Я готов продолжить разговор об этом лично с Виктор-Николаичем». Не откладывая, я позвонил Гращенкову на кафедру, но попал на секретаршу, а сам профессор трубку не взял. Я раздобыл его домашний номер, но ответила жена; сам профессор со мной беседовать не пожелал. На третий вечер я до него все-таки дозвонился. «У нас возникли некоторые осложнения», – каким-то замогильным голосом произнес ведущий советский специалист по итальянскому искусству эпохи Возрождения. На следующей лекции – кстати, посвященной Тинторетто, – Гращенков явно избегал смотреть мне в глаза, а как только пара кончилась, он раскашлялся, словно трагик из Малого театра, и вылетел из аудитории. Я нагнал Гращенкова в длинном коридоре; он промычал что-то о «непредвиденных обстоятельствах» и нырнул в свой кабинет, прижимая к груди кассету со слайдами и набитый альбомами кальвадосовый портфель. На лекции Гращенкова я больше не ходил. Так бесславно закончился краткий период моего пребывания в подмастерьях у советского искусствоведения. Скорее всего, Гращенков позабыл обо мне, как забывают о кислом молоке, налитом по ошибке в утренний кофе – подумаешь, мелкая досада. Но вот администрация и кое-кто из профессуры на факультете почвоведения, похоже, решили, что перебежчиков прощать нельзя. Я совершил ошибку, и уже вскоре стал пожинать ее последствия.