Бегство. Документальный роман

Уже на следующий день после знакомства с Любой я разыскал ее в стеклянно-бетонном современном здании факультета прикладной математики, расположенном по пути от метро «Университетская» к моему факультету почвоведения. Я посмотрел расписание третьего курса занятий и узнал, из какой аудитории Люба должна выйти по окончании лекции. Так оно и было: она появилась в компании двух хорошеньких подруг и внимательного спутника, блондина с расстегнутым кожаным портфелем со множеством пряжек и застежек. Это был отказнический роман – роман с полуслова; мы оба вели двойную жизнь и ничего не должны были друг другу объяснять. В тот понедельник мы прогуляли полуденные занятия. Остаток дня и весь вечер мы счастливо и бесцельно бродили по центру Москвы. В кафешке у Никитских ворот мы перекусили оладьями с шоколадным соусом, потом зашли в билетную кассу Консерватории, а потом еще чуть ли не час стояли под неосвещенными окнами Любиной квартиры. Ее комната окнами выходила в московский дворик, и за месяцы нашей близости я наизусть выучил этот вид из окна: допотопные садовые скамейки; качели и песочница; фонтан, подавившийся палой листвой. Люба с родителями жили на Красной Пресне – в старом рабочем районе Москвы. Я проезжал ее станцию метро, Баррикадная, по дороге в центр со своего Октябрьского Поля или же из университета обратно домой. Такое название станция получила в память о скудно вооруженных московских рабочих, которая в декабре 1905 года сначала вышли на всеобщую забастовку, а потом построили баррикады и некоторое время сопротивлялись армейским соединениями. Пока не полегли под пулями и артиллерийским огнем. В тот первый, бесконечный вечер мы с Любой как раз заговорили о русской революции. Помню, Люба взяла меня за руку и сказала, что правда, странно получается, мы оба отказники, наши семьи пострадали от советского режима, и все же нас не оставляют в покое обветшалые революционные мифы. Люба сказала мне, что наши встречи придется держать в тайне – по крайней мере, от ее родителей.

– Но как? – со всей юношеской наивностью спросил я. – Ведь наши родители дружат. Да и что нам скрывать?

– Мне будет двадцать два. Мама считает, что мне замуж пора, детей заводить. Она никогда не примет наших отношений.

Вот так оно и повелось: мои родители знали все, а Любины – или не знали, или делали вид, будто не знают. С точки зрения ее прагматичной матери, в женихи я не годился, слишком был молод и жаждал романтических приключений. Люба и сама, бывало, подтрунивала надо мной.

– Ты, Максюша, «подросток», – говорила она с усмешкой, жонглируя названием классического русского романа. Люба была права, и именно с нашего романа начался для меня переход от мальчишеской (и, как мне тогда казалось, куртуазной) игры в любовь ради секса к более сложному и многогранному восприятию любви во всей ее красе и уязвимости.

Мы с Любой встречались всего три недели, а она уже начала затмевать в моей жизни Макса Мусселя. Я знал лица и имена ее однокурсников и преподавателей, уже познакомился с ее ближайшими подругами. Мы виделись почти каждый день. Помню один дождливый вечер у Любы дома – в конце октября или в начале ноября. На улице было слякотно, дул промозглый ветер. Любины родители и младшая сестра ушли в гости. Мы устроили пикник на ковре в гостиной – пили чай, ели хлеб с маслом и особую яичницу-болтунью с сыром, которую Люба приготовила по незнакомому мне американскому рецепту. Ее научил тот самый студент-американец, который целый год прожил в Москве и ухаживал за Любой. Судя по всему, он до сих пор ей звонил через океан, не теряя надежду увезти ее в Америку. Яичница мне не понравилась и я сказал Любе, что это не идет ни в какое сравнение с русской классической глазуньей на сливочном масле. Солнце в белых облаках, аппетитно шипящее на сковородке.

– Почему ты с ним не захотела? – спросил я.

– Ты не понимаешь, – ответила Люба, стянув губы в ниточку. – Не захотела, потому что не смогла…

Зима в том году была ранняя; изморозь на асфальте, иней на ветвях. Люба провожала меня от дома до метро. Фасад станции украшали барельефы рабочих-стачечников. Неоновые пары клубились над влюбленными, прощавшимися у входа в метро. Я сказал Любе то, что казалось тогда самым важным и необходимым, зашатался и едва устоял на ногах. А через несколько дней, в субботу, я устроил вечеринку у нас дома. Мои либеральные родители согласились переночевать у бабушки, и Люба осталась на ночь, придумав полуправду о дне рождения любимой подруги. Накануне вечером Люба позвонила и таинственно попросила меня запастись лимонами. «Ты что больше любишь, чай с лимоном или ломтики лимона с медом?» – поинтересовался я, не сообразив, о чем речь. Даже мои ровесницы в советские 80-е не гнушались столь древних контрацептивных методов. Импортные противозачаточные средства до сих пор входили в привычный набор советского дефицита (помните, у Багрицкого в «Контрабандистах», «коньяк, чулки/ и презервативы»), а отечественные «ваньки-встаньки» годились разве что для анекдотов о застенчивых юношах, топчущихся на пороге аптеки…