Бегство. Документальный роман

В 1984-м году мои родители вернулись к открытой и активной отказнической деятельности. Они организовали в нашей квартире отказнический салон с программой мероприятий. Еще с 1970-х годов семинары отказников стали важной составляющей подпольной интеллектуальной жизни страны. Такие несанкционированные семинары подвергались преследованию. Как правило, семинары давали отказникам, лишенным научной среди, возможность профессионального общения с коллегами. В рамках таких семинаров устраивались доклады ученых, проводились подпольные симпозиумы. Кроме того, семинары отказников занимались просветительской и образовательной деятельностью, изучением иудаизма и иврита. Наш домашний семинар был посвящен литературе и искусству. У нас собирались гости, – обычно в субботу вечером, общались, слушали выступления литераторов и музыкантов, обсуждали услышанное. Получался гибрид семинара и светского мероприятия. Семинар-салон, несанкционированный властями. Мои родители старались предоставить отказникам – художникам, музыкантам, писателям – и площадку для выступления, и слушателей. Однако при этом вечера не ограничивались только выступающими и гостями из отказнической среды. Все начиналось примерно с двадцати семей отказников, с которыми родители подружились за эти годы. Но аудитория разрасталась и круг гостей ширился; со временем к нам стали приходить и вовсе незнакомые люди, необязательно отказники или же знакомые знакомых. Разумеется, орбиты московских отказнических семинаров неизбежно пересекались с путями диссидентского движения и московской артистической тусовки. У нас в гостиной отказники общались с людьми, которые в те годы вовсе не думали эмигрировать. Правозащитники оживленно беседовали с представителями литературно-художественной богемы. (Так, на одном из наших вечеров выступал Генрих Сапгир, а в зале наряду с отказниками присутствовали его друзья-художники и молодые поэты, считавшие себя учениками Сапгира). Осенью 1985 года, когда наши семинары-салоны стали регулярно проходить раз в месяц, мы стали замечать, что вечерами около нашего подъезда дежурит милиционер, а перед домом топчутся какие-то типы неприметной наружности. Милиционеры останавливали наших гостей на входе или выходе и требовали предъявить документы. Кроме того, мои родители стали все чаще и чаще подмечать, что за ними по пятам следуют силуэты в штатском.

В середине октября на одном из мероприятий у нас дома я познакомился с девушкой из семьи отказников. Я буду называть ее «Люба». Она была бледна и грациозна, красива той сумрачной красотой, которая присуща скорее грузинкам, чем еврейкам, и достигает расцвета примерно в двадцать два или двадцать три года. У Любы были темно-ореховые глаза и стрижка «каре». В день нашего знакомства на ней была темно-синяя фуфайка с капюшоном, на которой белыми буквами значилось название элитного колледжа на восточном побережье США. Уже потом я узнал, что этот и другие ее американские наряды были подарком от поклонника – студента-американца, изучавшего в Москве русский язык. Люба некоторое время принимала его ухаживания, потом отвергла его. Она была на три года старше меня и, как выяснилось, тоже училась в МГУ. Ее история была необыкновенной даже по меркам отказничества.

Люба была в десятом классе, когда ее родители-инженеры потеряли хорошую работу и попали в касту отказников. Наряду со всеми своими одноклассниками Люба уже успела вступить в комсомол. По окончании школы она собиралась изучать высшую математику и программирование. Она была разносторонне одарена, не лишена способностей к поэзии и живописи, но ярче всего у Любы был выражен талант к цифрам и шифрам. Когда весть о «падении» Любиных родителей просочилась в школу, все планы пошли прахом. Мне еще относительно повезло: администрация школы то ли не сразу пронюхала, что я из семьи отказников, то ли предпочла замять дело, закрыть глаза и избежать открытого скандала. Поэтому мне, сыну отказников, оставшемуся без золотой медали, все-таки удалось закончить школу и получить аттестат с круглыми пятерками, и даже из комсомола меня не выгнали. Любе повезло гораздо меньше. У нее в школе устроили собрание, общественно-показательную расправу в духе открытых процессов сталинской эпохи. На собрании ее публично исключили из комсомола как дочь неблагодарных предателей (читай: евреев-сионистов), решивших податься в Израиль. Только вот ни в какой Израиль этих неблагодарных евреев не выпустили, а Люба, после изгнания из комсомола, казалось бы, навсегда лишилась надежды поступить в университет. Она пошла в техникум, где проучилась два года. Получив там диплом с круглыми пятерками, Люба подала документы на факультет прикладной математики и блестяще сдала вступительные экзамены. Произошло маленькое чудо: некомсомолка, да к тому же из семьи отказников, Люба поступила в Московский университет исключительно благодаря своей одаренности и силе воли.