Бегство от свободы

Хотя в 1924–1928 годах было достигнуто экономическое улучшение и низы среднего класса стали испытывать новые надежды, эти успехи было сведены на нет депрессией, начавшейся в 1929 году. Как и во времена инфляции, средний класс, зажатый между рабочими и верхушкой общества, оказался самой беззащитной и в наибольшей степени пострадавшей группой населения.

Помимо этих экономических факторов были и психологические, отягчавшие ситуацию. Одним из них было поражение в войне и падение монархии. Если монархия и государство были мощной скалой, на которой, психологически говоря, мелкий буржуа строил свое существование, то их крушение разрушило основу его жизни. Если кайзера можно было подвергать публичному осмеянию, если на офицеров можно было нападать, если государство должно было измениться и терпеть «красных агитаторов» в качестве министров, а шорник сделался президентом, на что мог полагаться маленький человек? Он ведь отождествлял себя со всеми этими институтами как подчиненный, а теперь, когда они исчезли, куда ему идти?

Инфляция тоже играла и экономическую, и психологическую роль. Она нанесла смертельный удар по принципу бережливости, как и по авторитету государства. Если сбережения, на которые ушло много лет, ради которых приходилось жертвовать столькими маленькими удовольствиями, могли быть утрачены не по своей вине, какой смысл вообще копить? Если государство могло нарушить свои обещания, напечатанные на банкнотах и векселях, чьим обещаниям можно теперь верить?

После войны быстро ухудшалось не только экономическое положение низов среднего класса, но и их общественный престиж. До войны мелкий буржуа мог чувствовать свое превосходство над рабочим. После революции престиж рабочего класса вырос, а престиж низов среднего класса относительно понизился. Больше не на кого было смотреть сверху вниз, а эта привилегия всегда была самым дорогим достоянием мелких торговцев и им подобных.

В дополнение ко всему этому последний оплот безопасности среднего класса – семья – тоже понес урон. Послевоенное развитие в Германии, возможно, больше, чем в других странах, привело к падению авторитета отца семейства и прежней морали. Молодое поколение делало что хочет и больше не интересовалось тем, одобряют его поведение родители или нет.

Причины такого развития событий слишком многочисленны, чтобы здесь обсуждать их детально. Я укажу только на несколько. Упадок прежних социальных символов, таких как монархия и государство, повлиял на роль индивидуальных авторитетов: родителей. Если уж те представители власти, которых нужно было почитать с точки зрения родителей, оказались такими слабыми, то и родители утратили престиж и авторитет. Еще одним фактором послужило то, что изменившиеся условия, особенно инфляция, привели старшее поколение в растерянность и показали, что оно менее приспособлено к новой ситуации, чем более хваткая молодежь. Таким образом, молодое поколение стало чувствовать превосходство над старшими и перестало принимать их поучения всерьез. Более того, экономический упадок среднего класса лишил родителей их экономической роли гарантов будущего своих детей.

Старшее поколение низов среднего класса испытывало все бо́льшую горечь и возмущение, но проявляло их пассивно; молодое поколение рвалось к действиям. Его экономическое положение ухудшало то обстоятельство, что базис независимого экономического положения, каким располагали родители, был утрачен; рынок труда оказался переполнен, и шанс заработать на жизнь для врача или адвоката стал невелик. Те, кто сражался на войне, чувствовали, что им причитается больше, чем то, что они на самом деле получали. Особенно это касалось молодых офицеров, которые за годы участия в военных действиях привыкли командовать и считали естественным обладать властью; они не могли примириться с ролью клерков или коммивояжеров.

Возрастающая социальная фрустрация вела к проекции, ставшей важным источником национал-социализма: вместо осознания собственной экономической и социальной судьбы представители старого среднего класса стали думать о себе в терминах нации. Национальное поражение и Версальский договор сделались символами, подменившими истинную – социальную – фрустрацию.