Бела Кун

После недолгой поездки в машине мы приезжаем в «Асторию», где уже все подготовлено к нашей встрече. В «Астории» не видно даже следов разрухи: все красиво, даже роскошно, только освещение тусклое и холодно. Нас ведут наверх. Предоставляют две прекрасно обставленные, но нетопленные комнаты. Мы умываемся. Потом приносят ужин. Мгновенно съедаем его (такой он скудный) и готовимся ко сну. Вдруг раздается стук в дверь, и входит молодая женщина. Сообщает по-немецки, что она жена эстонского коммуниста Кингисеппа, секретарь товарища Лилиной, и просит меня зайти к товарищу Лилиной, которая хочет увидеться со мной, но лежит больная. Я ответила, что очень устала после дороги и мне трудно беседовать сейчас, попросила не обижаться, мол, я приду с утра. Тогда Кингисепп спросила, как мы ехали, как чувствуем себя, и ушла.

На другой день проснулись поздно. После завтрака отправились гулять. Посмотрели несколько улиц.

Петроград стоял вымерший. Большинство бывших господ покинули город. Магазины были заперты, стекла витрин разбиты. Все это производило довольно грустное впечатление. Я едва дождалась часа, когда мы уже поехали в Москву.

Товарищ Кингисепп проводила нас к поезду. Мы сели и поехали.

Сколько ехали — сутки или больше, не помню. После нескольких часов езды поезд вдруг остановился. Все пассажиры-мужчины повылезали из него и пошли в лес по дрова. Приволокли бревна и отдали их кочегару, чтоб было чем топить. Проехали еще километров тридцать — и опять остановка. Так до самой Москвы.

5

В Москве сошли с поезда. На перроне стоял Бела Кун и улыбался. Он казался чуточку бледным, но не больным. Я сразу успокоилась. Представил товарищей, которые приехали вместе с ним встречать нас. В машину он посадил рядом с собой меня и Агнеш. Коле было тогда тринадцать месяцев. Бела Кун видел его впервые и не больно им интересовался. С Ханиной они тепло приветствовали друг друга. Полячека он сердечно обнял, поблагодарил за заботу о семье, потом тут же отозвал его в сторонку, чтобы узнать о последних венских новостях. Полячек проинформировал Бела Куна о положении в партии и эмиграции, и только после этого тронулись мы в путь.

Бела Кун предложил проехаться по улицам и посмотреть Москву. Впервые в жизни довелось мне увидеть такой город, как Москва. Он показался мне странным. К тому ж повсюду отчетливо виднелись следы войны и революции. Кроме нескольких автомашин, нам не попалось навстречу никаких средств сообщения. Почти все магазины, как и в Петрограде, были закрыты, стекла витрин повыбиты, а там, где уцелели, покрылись толстым слоем пыли. Но большая часть витрин была заколочена досками.

Дома обветшали, штукатурка осыпалась, краска стерлась. На улицах мусор, грязь, и повсюду уйма беспризорных детей, которых повыгнали из дому война, разруха, голод. Это была невеселая картина. Я расстроилась. Не такой представлялась мне столица революции. Но скажи мне кто-нибудь тогда, что пройдет несколько десятков лет — и Москва станет одной из прекраснейших столиц мира, будет ярко освещена, полна движения и избавится постепенно от своих кривых улочек да переулков, — скажи мне это кто-нибудь тогда, я не поверила бы.

Бела Кун заметил мое настроение и предложил:

— Поедемте домой!

Машина запетляла по узким переулкам и, наконец, въехала в какой-то двор и остановилась перед двухэтажным домом. Неподалеку от него я, к своему величайшему изумлению, заметила церковь, да к тому же действующую. Товарищи заулыбались, видя мое изумление, и кто-то из них объяснил, что до революции этот дом, дома рядом, весь двор и сад принадлежали немецкому лютеранскому приходу. В большом доме помещалась школа, в которой учились немецкие ребята. А в доме, перед которым мы остановились, жил лютеранский священник. Его квартиру и отдали нам. Школу же оборудовали под госпиталь имени III Интернационала, где лечили раненых интернационалистов, участников гражданской войны.

Директором госпиталя был военнопленный врач д-р Мандель. Он работал с большим знанием дела, привлек в госпиталь лучших профессоров, врачей и сестер. Позднее я убедилась в этом сама, так как прихворнула. Но и много лет спустя, если у нас заболевал кто-нибудь в семье, мы всегда приглашали тамошних врачей.

Квартира наша состояла из четырех комнат. Мне все очень понравилось, но больше всего обрадовала молодая русская женщина, — которая встретила нас, ласково улыбаясь. Улыбкой хотела она выразить, что рада нам и особенно рада детям. Говорить друг с другом мы не могли. Роль переводчика между нами и Александрой (так звали ее) играл Бела Кун, когда он бывал дома, или его секретарь Криста Чирч. Но больше всего изъяснялись мы с помощью жестов.

Александра научила меня первым русским словам. А через несколько месяцев, когда Агнеш заговорила по-русски, жизнь дома пошла уже как по маслу.