Бела Кун

Когда дирекция гостиниц (по тому времени уже национализированных) призвала вышеупомянутых жильцов «Хунгарии» ретироваться в установленный срок в свои пештские и провинциальные квартиры — тоже вряд ли тесные, — господа возмущенно запротестовали, усмотрев в этом ущемление своих прав и свободы личности. Но, заметив, что громкими фразами теперь не возьмешь, что сейчас не буржуазная, а пролетарская республика, они прибегли к последней попытке — подкупили портье и официантов. Но советские власти и тут пресекли их намерения.

И в конце марта гостиница «Хунгария» опустела.

Потом в ней поселились руководящие работники советских, военных и партийных органов, а также члены коммунистических директорий, приезжавшие по срочным делам в Будапешт, ну и те товарищи, у которых не было жилья.

Мы получили двухкомнатный номер на втором этаже. В нем и поселилась вся семья: Бела Кун, я, сестра, дочка и Маришка Селеш.

Две другие комнаты рядом оборудовали под рабочий кабинет Бела Куна.

Маришка Селеш тогда уже несколько месяцев жила с нами. Так как все взрослые члены семьи работали, она содержала в порядке комнаты, рабочий кабинет и заботилась о дочке.

Жизнь Маришки так примечательна, что я, пусть даже забегая вперед, напишу о ней несколько строк.

Молоденькая девушка попала из родной деревни в столицу. Она уже до нас жила в работницах (как тогда называли, в прислугах) у каких-то знатных людей, где, как сама рассказывала, ею были очень довольны. Но — и это Маришка запомнила на всю жизнь — у нас случилось с ней впервые, что «хозяин» посадил ее с собой за стол. В первый день, когда мы пригласили ее к столу, она покраснела, села и вдруг разрыдалась.

Впервые в жизни Маришку повела в кино моя сестра. Шепотом читала она ей быстро мелькавшие подписи к фильму.

(Мало фотографий сохранилось у меня с того времени. В дни различных испытаний — когда-нибудь расскажу и о них — пропали почти все, точнее говоря, их уничтожили. Одна фотография случайно уцелела до сих пор: на ней Маришка Селеш вместе с Агнеш.)

После падения советской республики Маришку арестовали. Обвинили в том, что она была «соучастницей преступлений Бела Куна». Около двух лет просидела она в тюрьме, и, когда освободилась, ее поставили под полицейский надзор. Это означало, что она не могла устроиться на приличную работу, и, кроме того, накануне Первого мая или других «смутных дней» ее забирали на несколько времени в полицейский участок.

Наступило освобождение Венгрии. Маришка Селеш была счастлива: наконец-то подошли ее денечки! Но все получилось не так.

Прежняя «вина», что в 1919 году она работала у Бела Куна — комнаты убирала, за девочкой присматривала, бедняжка, — по-прежнему считалась виной.

И только в 1957 году повернулась ее жизнь к лучшему.

Мы все любили Маришку, и она любила нас.

Когда в 1957 году, спустя тридцать восемь лет, я, наконец, могла приехать вместе с семьей в Венгрию — тогда еще только в гости, — всю дорогу я вспоминала Маришку. Что с ней? Жива ли она? И мучительно старалась припомнить ее фамилию. Но это мне так и не удалось.

И на третий же день после приезда — еще до того, как я начала разыскивать ее, — ко мне, уже бабушке, пришла тоже бабушка — Маришка Селеш.

Мы радостно обнялись.

Организация государства пролетарской диктатуры, особенно на первых порах, так захватила руководителей советской республики, что они работали, поистине превращая ночи в дни.

Различные органы народных комиссариатов были еще в стадии учреждения, поэтому члены Революционного правительственного совета[61] вместе с Бела Куном не только писали различные воззвания и декреты, но на их плечи ложилась и вся техническая работа. Они переписывали материалы, диктовали машинисткам, вычитывали рукописи с машинки и сами заботились даже о том, чтобы эти материалы попадали к тем людям и в учреждения, куда должны попасть. А так как дневные часы были заняты заседаниями Революционного правительственного совета, Будапештского совета пятисот, собраниями, поездками в провинцию, приемами иностранных дипломатов и журналистов, то вся вышеупомянутая работа падала на ночные часы.

А Бела Кун, кроме всего прочего, работал еще и в Наркомате военных дел и в Наркомате иностранных дел.

Никогда не бывали мы так мало вместе, как в эти 133 дня венгерской Советской власти. Потому-то и так скудны мои личные воспоминания о Бела Куне тех дней. Рано утром он уходил из дому (я и сама отправлялась на работу), а вечером возвращался, когда я обычно уже спала. Так шло день изо дня. Его работоспособность — это признавали все — была поразительной.

Бела Кун знал заранее, что коммунистам придется вести борьбу с некоторыми наркомами из бывших социал-демократов; понимал он и то, что неизбежно начнут шевелиться и леваки: выступать в качестве единственных представителей рабочих масс, судить обо всем и выдвигать требования без всякого учета реальных возможностей.

Вышло так, как он и ожидал. В связи с этим я расскажу о двух, правда, совсем различных эпизодах.