Бела Кун

Привели нас на Элизабетен Променад, в самую большую венскую тюрьму. Стало быть, в Австрии «правом убежища» называется тюрьма, подумали мы. И ждали, что же дальше будет. Вскоре нас повезли дальше по месту назначения в Дрозендорф — концентрационный лагерь на австро-чешской границе. Мы еще не знали, что австрийский социал-демократический канцлер Карл Реннер издал 3 мая (в этот день ожидали впервые падение венгерской Советской власти) секретный указ, согласно которому: «Если члены советского правительства переступят границу, их следует немедленно призвать к тому, чтобы они в интересах собственной безопасности отправились в Дрозендорфский концлагерь в сопровождении работников органов общественной безопасности… (Проще говоря, чтоб их арестовали и чтобы полицейские отвезли их в концлагерь. — И. К.)

…Наркомов не строго коммунистического направления можно вместо Дрозендорфского лагеря поместить в гостинице. Особенно строго надо следить за тем, когда переступят границу Кун, Самуэли и Ваго, этих троих надо изолировать от всех остальных и устроить в каком-нибудь третьем месте».

Видно, три месяца спустя уже и жены и дети стали опасными для «товарища» — канцлера Реннера. Потому-то и попали мы в Дрозендорфский концлагерь.

В этом лагере во время войны жили солдаты. После них, вероятно, никто не производил уборки, потому и был он в таком ужасном состоянии. Мы и понятия не имели, что такое бывает на свете. Грязный, неприбранный баран, перепачканное постельное белье, грубошерстные, вонючие одеяла. Как выяснилось позднее, они и заразили всех нас чесоткой, от которой потом мы долго не могли избавиться.

Слабонервные женщины расплакались. Дети, увидев, что плачут матери, тоже пустились в рев. Потом все понемногу успокоились, приутихли, накормили детей остатками еды, уложили спать, затем потребовали, чтоб пришел кто-нибудь, кому мы. можем рассказать о своих обидах. Пришел Verwaiter, и мы все дружно накинулись на него. Заявили: с нами творят полное безобразие, мы требуем отправить нас обратно в Венгрию, «что бы там ни случилось с нами!». Теперь уже все равно! Нам обещали право убежища, а не тюрьму. Нас обманули!

Verwaiter был во всем этом, конечно, не виноват, но он был первый, с нем мы могли поговорить, на кого могли обрушить свое отчаянье. Он пытался нас успокоить, просил не говорить по-венгерски, так как все равно он не понимает ни звука, предложил, чтобы с ним разговаривал тот, кто знает немецкий язык. И ушел «испросить дальнейшие указания».

Тем временем женщины, потрясенные всем случившимся и утомленные с дороги, поругались из-за кроватей, которые были все одинаково скверные и грязные, но надо же было на что-то излить всю накопившуюся горечь. Наконец успокоились, уснули.

Скоро и Verwaiter вернулся с вестью, что, быть может, завтра, а нет, так через два-три дня нас переведут в лучшее помещение. Он-де получил на это указание. Кроме того, просил принять к сведению, что мы интернированы, и понять, что это в интересах нашей безопасности, ибо если б мы знали, что творится в Венгрии, то были бы благодарны австрийскому правительству, которое взяло нас под свою защиту.

На второй или на третий день нас и в самом деле перевели в другой барак. Раньше в нем помещалась лагерная больница. Против прежнего он показался нам попросту раем. Там были и умывальники и даже ватерклозет. Помещение состояло из большого зала и нескольких комнат поменьше.

Сразу же разгорелся спор, кому где жить, кому отдать маленькие комнаты. Нашлись и такие, что требовали себе отдельную комнату, потому что они попали сюда не как жены, а как самостоятельные политические деятели, и достойны отдельной комнаты. Кроме того, они собираются заниматься здесь умственным трудом и не могут жить в общем помещении. Жены Поганя, Варги, Санто, Ленделя и я не предъявляли никаких особых требований, так что всем претендентам досталось по отдельной комнате. «Работники умственного труда», удовлетворенные, заняли свои «кабинеты»: поставили в них кровать, стул и сундук, который назвали письменным столом. Остальные разместились в зале, где каждому отвели по койке, а между койками поставили даже тумбочки, куда можно было положить вещи.

Verwaiter был доволен. Прочел правила внутреннего распорядка и попросил нас выбрать кого-нибудь, кто хорошо знает немецкий язык и с кем он будет вести обо всем переговоры. Со своей стороны он предлагает Frau Gal (мою сестру), как серьезную и тихую женщину.

Этим выбором многие остались недовольны, однако ж примирились.

Началась лагерная жизнь.

Каждое утро мы просыпались от крика: «Эй, вставайте!» Потом раздавалось утреннее приветствие жены Варги: «Ох, и почему эта старуха Кун в девках не осталась?!» Хочешь не хочешь, а все смеялись в ответ.