Бела Кун

Хотя члены комиссии вежливо выслушивали долгие жалобы женщин, однако ж не скрывали, что очень торопятся. Оба заявили, что доложат обо всем министру внутренних дел Эльдершу, он социал-демократ, поэтому они убеждены, что все будет в порядке. Что же касается того, что нас интернировали, так мы должны только радоваться, ибо сделано это исключительно в наших интересах. Как бы доброжелательно ни относилось правительство к политическим эмигрантам, однако у него нет возможности охранять каждого по отдельности. Только в концлагере могут нам пока обеспечить полную безопасность. Далее они рассказали о кровавом терроре в Венгрии, но обо всем коротко, ибо торопились. Мы спросили, что с нашими мужьями, когда мы будем вместе с ними. Нас успокоили, сказав, что скоро, и на этом посещение комиссии было закончено. Правда, посмотрели еще жилые помещения, попробовали клецки, которыми нас кормили ежедневно. Клецки им, очевидно, не понравились, так как оба они скривились. Потом установили, что воздух хороший, солнце светит, и укатили на своей машине.

Надо сказать честно, что большую часть обещаний они выполнили. Питание улучшилось на некоторое время; прибыла и посылка с теплым бельем, чтобы мы не замерзли, если нагрянет зима. Прислали пар пятнадцать дамских и несколько штук детских трико. Где уж они раскопали эти вещи, не знаю, наверно, ради нас лишили их обитателей тюрьмы Элизабетен Променад.

Первой потребовала себе теплые штаны одна из «политических деятельниц», очевидно, они были необходимы ей для умственного труда.

Постепенно мы примирились с Дрозендорфский концлагерем, особенно после того, как Каутский-младший пообещал, что скоро встретимся с мужьями. Все старались разнообразить свою жизнь, заняться чем-нибудь. Одни вышивали, другие вязали, регулярно читали газеты, кое-кто начал изучать стенографию. После так называемого обеда, если погода была хорошая, мы собирались небольшими группами во дворе, гуляли, разговаривали.

В Дрозендорфском лагере сидела в это время и русская «большевичка», как ее называл Verwaiter, жена известного меньшевика Аксельрода. Правда, для нее был установлен гораздо более строгий режим, ей не разрешалось ни с кем общаться. Позднее, когда мы попали уже в Карлштейн и она тоже вместе с нами, мы часто смотрели на высокое окно, откуда она выглядывала, и установили с нею связь. Аксельрод пыталась даже помочь нам, так как получала из Вены посылки.

Ребята были довольны лагерной жизнью, весь день бегали во дворе, играли и в общем понятия не имели о том, что творится кругом.

Недели через две один из лагерных надзирателей тайком передал мне записку. Записка была от Бела Куна. Ему удалось разузнать, где мы, и он сообщал, что все они здоровы и скоро будем вместе. Просил передать всем привет, а меня коротко написать, как мы живем, и отдать записку тому же надзирателю. Женщины разделяли мою радость, все они почувствовали, что теперь мы уже не одиноки. Сознание того, что скоро будем вместе с мужьями, переполняло всех радостью.

Я получила еще несколько писем от Бела Куна. Потом через месяц тот же надзиратель сообщил по секрету, что скоро нас перевезут в другое место. Мы с трудом скрывали радость, но должны были это делать, чтобы не причинить надзирателю неприятности. В вопросах конспирации мы были еще неопытны, но с течением времени усвоили и эту науку.

Началась подготовка к отъезду. Все волновались: куда по> везут, а вдруг в Вену, выпустят на волю, и все повернется к лучшему. Думали-гадали. Высказывали разные наивные предположения: а может, и нет вовсе тех ужасов, о которых пишут газеты, а может, все это только дурной сон и мы поедем обратно в прекрасный Будапешт? В глазах у всех светились радостные мысли и чувства.

Тем временем шло разорение «гнезда», которое мы свили, даже в условиях лагеря. Со стен слетали фотографии, вышивки, с кроватей — лоскутные одеяла. Каждый старался взять с собой все. Даже самые, казалось, мелочи были дороги. Дети тоже включились в подготовку к переезду. Они клочка бумаги не хотели оставить, на котором нарисовали или написали что-нибудь.

К воротам лагеря подъехали телеги. Они и должны были доставить нас на новое место жительства. Сколько ехали, не помню, помню только, что везли нас очень живописными австрийскими селами, похожими скорее на города, чем на деревни. Вдоль улиц стояли люди и глазели на проезжавшие телеги, набитые женщинами и детьми и напоминавшими больше всего цыганский караван.

«Das sind die ungai ische Kommunisten, Bela Kun»[78] — и больше ничего нельзя было разобрать. Телеги ехали дальше, скрип колес поглощал слова.

Мы выехали на шоссе.