Бела Тарр: время после

Итак, структура «волшебной сказки», кажется, отказывает в привилегиях ситуациям, чтобы сосредоточиться на приключениях одного персонажа. Но она придает этим приключениям весьма специфический характер, который возвращает кинематографу его привилегию: приключения Яноша – это прежде всего видения. По сути дела, Янош представляет собой чувствительную поверхность. Но это чувствительная поверхность другого типа, нежели та, какую предлагали довольно-таки апатичные персонажи «Проклятия» или «Сатанинского танго». Ветер, дождь, холод и грязь, которые медленно внедрялись в их тела и души, ему, кажется, нипочем. А задевают его чистой воды видения – черная масса на улице, толпа, собравшаяся на площади вокруг жаровен, тело чудища, – затем звуки: распоряжения бунтовщиков мы, со своей стороны, воспринимаем лишь как слова, отдающиеся у него в голове и усиливающие интенсивность его взгляда. Привилегированным персонажем оказывается провидец. Он с максимальной интенсивностью воспринимает то, что другие впитывают, не обращая на это внимания. Так, он непосредственно реагирует на то, что их парализует, не подчиняясь при этом классическим схемам, которые преобразуют воспринимаемое в мотивы для действия. Идиот преобразует то, что воспринимает, только в одно: в другой чувственный мир. Зритель, останавливаясь вместе с ним перед остекленевшим глазом кита, может держать в уме отсылки к Мелвиллу и всей символике зла. Но что до Яноша, тот видит здесь только чудо, подтверждающее могущество божества, способного создать настолько невероятных тварей. Он встраивает чудище в тот космический порядок, который служит организующей его взгляд решеткой, тот порядок, который он видит на карте звездного неба, висящей на стене его жилья, и вытанцовывает каждый вечер. Эштике могла лишь дожидаться ангелов, а те были всего-навсего словами, произнесенными закадровым голосом, когда она исчезла из нашего поля зрения. Янош же изначально выстраивает другой чувственный мир, мир гармонии, с теми самыми персонажами, что гротесково мельтешили в начале в кафе[21].

В структуру «романтической волшебной сказки» входит также и то, что в совершенно обыкновенном месте – маленьком провинциальном городке с его рутиной и слухами – появляется нечто необыкновенное: странное событие, пришедшее не отсюда создание. Явление необыкновенного делит сообщество на две неравные части: есть те, кого охватывает страх, поскольку во всем новом им видится дьявол, и есть те – зачастую просто тот, – кто с этим странным или чудовищным соразмеряется. Кит, возможно, не аллегория. Но это в любом случае оператор разделения между двумя порядками. Он отделяет от мира климатических инерций и социальных интриг радикально отличное измерение. Бела Тарр любит называть его онтологическим или космологическим. Быть может, его стоит назвать просто мифологическим. В любом случае оно перетасовывает колоду, подменяя карты ситуации и истории другими, идиотизма и интриги. От напряженности между инерцией ситуаций и мошенничеством историй мы переходим к чистому противостоянию двух чувственных порядков. Таким образом, речь меньше чем когда-либо идет о противопоставлении реальности иллюзии. Речь о том, чтобы поместить в сердце реальности фантастический элемент, который разделит ее надвое. Есть реальность супружеских и социальных интриг, и есть реальность всего того, что выходит за их рамки, того, что не подчиняется их логике. В «Сатанинском танго» это реальность тени, за которой нужно последовать, чтобы жить с «честью и гордостью». Эта реальность все еще дозволяет двойную игру, когда один и тот же персонаж оказывается и визионером, и полицейским осведомителем. Эстер и Янош, два мечтателя – или два идиота – из «Гармоний Веркмейстера», лишены возможности компромисса: стремясь соразмерить чрезмерное, они оставляют социальный порядок манипуляторам. Эстер не интересуется китом, но пытается вновь отыскать чистые, под стать россыпи звезд, звуки и (пере)настроить свое фортепиано согласно древнему учению Аристоксена[22]. Янош видит порядок космоса, который включает в свою гармонию и чудищ, и уносит свет этого порядка в своем блуждающем взгляде. И нежность жестов, связующих наивного и многомудрого, оказывается как бы выражением этой дорогой старым философам «звездной дружбы»[23]. Для них двоих складывается свой собственный чувственный порядок.

Фантастический элемент в сердце реальности. Кит в фильме «Гармонии Веркмейстера»