Белая кошка

Сумел-таки он меня заинтересовать. Обычно дедушка толкает свои речи перед всем семейством, а я вроде как лишний, случайно подслушиваю. Но сейчас мы вдвоем. Мне вспоминаются старые фотографии из интернета, музыкальные репортажи с канала VH1. Певцы с козлиными головами. Русалки бьются в стеклянном бассейне с водой и тонут, ведь мастер трансформации сама не ведала, что творила, когда превращала их. Люди с огромными мультяшными глазами. Она одна все это наворотила, а потом умерла в гостинице от передоза, в окружении несущих околесицу человекоподобных зверюшек.

Сегодня такие штуки официально запрещены. Да и нанимать особо некого. Вроде был один мастер трансформации в Китае, но куда делся – никто не знает.

– С толпой невозможно работать. Народу слишком много. Один парнишка пытался. Решил, что он самый умный и справится с отдачей. Позволил себя коснуться сотне человек по очереди, устроил им настоящую эйфорию. Превратился в эдакий наркотик.

– Так ведь и отдача тоже эйфория, так? Чего же плохого?

Кошка вспрыгивает на диван и принимается драть когтями подушки.

– Вот именно. Вы, молодежь, всегда так: считаете себя бессмертными и всемогущими. Будто первые додумались до подобных глупостей. Он под конец спятил. Стал счастливым полоумным шизиком, но именно что шизиком. Сынок одной шишки из клана Бреннанов. Ну, хоть было кому о нем позаботиться, по крайней мере.

Опять заладил про тупую молодежь и мастеров-недорослей. Я тянусь погладить кошку, и она замирает. Не мурлычет, просто застывает совершенно неподвижно.

Вечером делаю набег на шкафчик для лекарств. Проглатываю две таблетки снотворного и засыпаю. Кошка пристроилась под боком.

На этот раз никаких снов.

Кто-то трясет меня за плечо:

– Просыпайся, соня.

Дед протягивает чашку. Кофе опять крепкий, но сейчас это кстати. Голова будто песком набита.

Натягиваю штаны и по привычке сую руки в карманы. Чего-то не хватает. Где амулет? Мамин, тот, что Мора не взяла.

Помни.

Залезаю под кровать. Но там только пыль, позабытые книжки в мягких обложках и двадцать три цента.

– Ты чего?

– Да так.

В детстве мама ставила нас троих в ряд и объясняла: нет ничего важнее семьи, доверять можно только друг другу. Потом по очереди трогала за плечи голыми руками, и нас захлестывала, в буквальном смысле удушала братская любовь.

– Поклянитесь любить и защищать друг друга любой ценой. Вы не должны вредить друг другу и друг у друга воровать. Нет ничего важнее семьи. Только родные любят по-настоящему.

Мы плакали, обнимались и клялись.

Со временем, через месяц-другой, магия эмоций ослабевает. Через год вспоминаешь свои слова и поступки и краснеешь от собственного идиотизма. Но сами эмоции не забываются – зашкаливающие, рвущиеся наружу. Только тогда я и чувствовал себя по-настоящему в безопасности.

Выхожу с чашкой в руках на улицу проветриться. Иду медленно, отмеряя шаги; глубоко и резко вдыхаю холодный чистый воздух, словно утопающий.

У меня из карманов то и дело что-нибудь выпадает. Пока я не расклеился совсем, надо машину проверить. Буду ведь дурак дураком, если амулет завалился за сиденье или на полу лежит. Вот бы так и оказалось.

Достаю мобильник. Несколько раз звонила мама. Бесится, наверное, что теперь по телефону-автомату меня не достать. Набираю номер Баррона. Потом ей перезвоню, сейчас нужно, чтобы мне честно ответили на вопрос, а не пытались защищать. Голосовая почта. Снова и снова нажимаю повтор. Кого же еще спросить? Наконец до меня доходит: можно и в общежитие напрямую позвонить.

В Принстоне комнату Баррона почему-то не могут найти, но я помню имя его соседки. Она берет трубку. Голос чуть хриплый и приглушенный. Разбудил я ее, что ли?

– Привет. Мне нужен Баррон, я его брат.

– Он больше здесь не учится.

– Как так?

– Отчислился еще в начале семестра, – голос стал рассерженный; проснулась, видимо. – Ты его брат? Он оставил кучу вещей.

– Забыл, наверное. С ним такое часто.

С Барроном действительно такое часто, но что-то мне эти фокусы с памятью не нравятся.

– Могу забрать, если надо.

– Я уже выслала их по почте.

Она замолкает. Что между ними произошло, интересно? Вряд ли братец бросил Принстон из-за девчонки. Да как он вообще мог бросить Принстон?!

– Он сто раз обещал их забрать, но так и не появился. И за пересылку деньги не вернул.

Я лихорадочно размышляю.

– А адрес остался? Ну, куда ты посылала вещи.

– Да. А ты точно его брат?

– Сам виноват, что не знаю, где он, – мне приходится врать на ходу. – Вел себя после смерти отца как свинья, мы поругались на похоронах, и после я не брал трубку.

Ничего себе, как голос срывается в нужных местах.

– Боже мой.

– Слушай, я просто хочу перед ним извиниться.

Добавляю к рассказу подробностей. Получился виноватый тон? На самом-то деле мне страшно, даже руки похолодели.

На том конце что-то шуршит.

– Ручка есть?