Белая лань

Тутъ присутствовавшіе не могли доле сдержать давно разбиравшаго ихъ смха и, давъ волю своему веселью, разразились отчаяннымъ хохотомъ. Донъ Діонисъ не могъ не принять участія въ общемъ весельи, несмотря на свою напускную серьезность; онъ и его дочь первые начали смяться и успокоились чуть-ли не посл всхъ, особенно Констанція: всякій разъ, какъ она смотрла на смущеннаго и неуклюжаго Эстебана, она приннмалась снова хохотать, какъ сумасшедшая, такъ что слезы навертывались ей на глаза.

Хотя пастухъ и не обратилъ особеннаго винманія на впечатлніе, произведенное его разсказомъ, но онъ почему-то казался взволнованнымъ и озабоченнымъ, и, пока господа вдоволь потшались надъ его глупостью, онъ озирался съ очевиднымъ страхомъ и точно старался разсмотрть что-то такое между частыми стволами деревьевъ.

— Что съ тобою, Эстебанъ? — спросилъ одинъ изъ охотниковъ, замтивъ возростающее безпокойство бднаго юноши, который то устремлялъ испуганный взоръ на прелестную дочь дона Діониса, то озирался кругомъ съ глупымъ, растеряннымъ видомъ.

— Что со мной? Да что-то очень странное! — воскликнулъ Эстебанъ. — Когда я услыхалъ т слова, которыя только что повторилъ вамъ, я быстро обернулся, чтобы увидть того, кто произнесъ ихъ, и въ тоже мгновеніе изъ тхъ самыхъ кустарниковъ, гд я спрятался, выскочила блая, какъ снгъ, лань и, перепрыгивая огромными прыжками черезъ остролистники и мастиковые кусты, удалилась; за ней мчалось цлое стадо ланей обыкновеннаго цвта. Вс он, не исключая и блой, которая ими предводительствовала, не кричали, спасаясь бгствомъ, какъ простыя лани, а громко хохотали, и я готовъ присягнуть, что ихъ смхъ и до сихъ поръ звучитъ у меня въ ушахъ — по крайней мр, я сейчасъ его слышалъ.

— Вотъ теб и на! — воскликнулъ донъ Діонисъ съ шутовскимъ видомъ. — Послушай, Эстебанъ, слдуй совтамъ тарасонскаго попа: не разсказывай про свои встрчи съ оленями, любящими пошутить, не то въ самомъ дл чортъ отниметъ у тебя и ту каплю разума, что у тебя есть, а такъ какъ ты уже запасся Евангеліемъ и знаешь молитвы святому Вароломею, то ступай къ своимъ ягнятамъ, которые уже разбрелись но ущелью. Если нечистая сила снова начнетъ приставать къ теб, ты вдь знаешь, чмъ помочь: скоре «Отче нашъ» и эпитемью.

Пастухъ спряталъ въ свою сумку блый хлбъ и кусокъ кабаньяго мяса, хватилъ добрый глотокъ вина, принесеннаго ему однимъ изъ конюховъ по приказанію господина, и распрощался съ дономъ Діонисомъ и съ его дочерью. Не усплъ онъ отойти четырехъ шаговъ, какъ уже началъ дйствовать пращой; собирая стадо.

Такъ какъ жаркіе часы уже успли пройти, и вечерній втерокъ начиналъ шевелить ольховые листья и освжать воздухъ, донъ Діонисъ распорядился снова осдлать лошадей, которыя паслись въ сосдней рощ, и когда все было готово, приказалъ спустить своры и трубить въ рога. Охотники выхали густой толпой изъ ольховой рощи и продолжали прерванную охоту.

II

Въ числ охотниковъ дома Діониса былъ молодой человкъ, по имени Гарсесъ, сынъ стараго, преданнаго слуги, особенно любимый своими господами по случаю своего происхожденія.

Гарсесъ былъ почти однихъ лтъ съ Констанціей и съ ранняго дтства привыкъ предупреждать ея малйшія желанія, угадывать и исполнять ея легчайшіе капризы.

Онъ занимался на досуг изготовленіемъ острыхъ стрлъ для ея самострла изъ слоновой кости; онъ укрощалъ жеребцовъ, предназначенныхъ для молодой госпожи, и воспитывалъ для охоты ея любимыхъ гончихъ; онъ дрессировалъ ея соколовъ, которымъ покупалъ на кастильскихъ ярмаркахъ красныя шапочки, вышитыя золотомъ.

Изысканная услужливость Гарсеса и особенная благосклонность къ нему господъ доставили ему нкоторую непопулярность среди остальныхъ охотниковъ, пажей и низшихъ слугъ дона Діониса; по словамъ его завистниковъ, во всхъ его стараніяхъ предупреждать малйшія прихоти госпожи сказывался его льстивый и подобострастный характеръ. Были, конечно, и такіе, которые отличались большей наблюдательностью или лукавствомъ и усматривали въ безконечныхъ ухаживаньяхъ услужливаго юноши нкоторые признаки плохо скрываемой любви.

Если это и было справедливо, тайное пристрастіе Гарсеса оправдывалось съ избыткомъ несравненной красотой Констанціи. Только каменная грудь и ледяное сердце могли оставаться невозмутимыми близь этой женщины, съ ея поразительной прелестью и рдкой привлекательностью.

На двадцать миль въ окружности ее звали монкайской Лиліей, и она, дйствительно, заслуживала этого прозвища, потому что была такъ стройна, такъ бла и такъ золотокудра, какъ будто Господь создалъ ее, какъ и лилію, изъ снга и золота.