Белая лошадь – горе не мое

— Не надо теоретически! — рассердился Аристотель. — Подумай еще… Только не забудь представить горы трупов… Люди эти были, конечно, злые и нехорошие, но оставшиеся добрые и хорошие встретят в этом случае торжество добра по колено в крови…

— Что же делать? Сидеть сложа руки?

— Нет, милые, руки складывать не надо. Просто у добра другие законы. Вспомните историю человечества: война на войне, кровь рекой. Древняя и древнейшая история написаны ею, а наша эра с чего началась? Пришел некто, утверждавший, что он — сын бога, и стал учить людей добру, справедливости, любви. Его распяли, а потом стали убивать во имя его: во имя добра, справедливости, любви… Средние века — кровь, новая история — кровь, я уж не говорю о новейшей… И что же? Истребили? Одолели? Зло торжествует? Нет, милые мои! Люди-то живут, любят, жалеют! Сколько зла — а добро неистребимо! Все стоит оно, держится, не отступает. А раз держится, не сдается — жизнь прекрасна! И не надо выдумывать другую — привыкайте к этой…

…В субботу, собираясь в лес, Саня обнаружил в кармане пиджака мятый самодельный конверт. Тот самый, что отдала ему Лола Игнатьевна. А он положил в карман и забыл.

Это действительно были стихи:

Весна теперь на улеце
В траве босиком
дружные и добрые бежым мы со щенком.
Не крышь, не стен не надо
весна — хорошый дом,
там дружные и добрые мы со щенком жывем.
Мы с ним еще не вырасли и дружым,
а потом я стану злобным дяденькой
а он бездомным псом.

Больше ничего на листке в клеточку не было, но Саня сразу понял, кто это писал. Не по количеству ошибок, не по косому отвратительному почерку… Он просто вспомнил другое стихотворение, про которое никто не понял, что оно — именно стихотворение:

Я хотел бы
быть невидимкой,
бродить по улицам
и улыбаться тем,
кто меня увидел…

Но Саня спешил, а телефона у Вахрушева не было. Приходилось отложить встречу до понедельника. Саня взглянул на часы — нет, сегодня уже не успеть…

И опять — вечер, лес, небо над головой… Мальчики и девочки у лесного огня, притихшие, задумавшиеся… Любил Саня эти часы в лесу, у огня, с разговорами…

— Да если б не космос, то жить-то совсем бы скучно было! — вздохнул Васильев, гладя кота. — У нас тут все давным-давно открыто, никаких интересных тайн не осталось… И смотреть-то не на что!

— Ой уж! — не согласился кто-то. — Ты в Африке был хотя бы?

— Да ее по телеку сто раз казали!

— Нет… Вот бы самим бы там побывать… Попутешествовать…

Саня слушал, смотрел в огонь. Легкое, порывистое пламя металось над прогорающими ветками, превращалось в искры, и они уносились вверх, где начинался ветер, и под ним забормотали живые, темные лапы сосен, вверх, вверх, вверх неслись искры, туда, где загадочно и пугающе молчало небо, все в гроздьях звезд…

— Да здесь-то, конечно, все привычно… — вздохнул Васильев.

Во тьме вдруг тонко и страшно крикнула ночная птица, и все вздрогнули, затихли.

— Какая это птица? — спросил вдруг Саня. — Кто знает?

Не знал никто.

— А это какое дерево?

— Сосна.

— А вон то?

Опять никто не знал.

Саня выдернул из темноты сухой стебель мятлика:

— Как называется?

— Ну, Сан Сенич, ну откуда мы знаем? — удивился Васильев.

— Самое время в Африку ехать! — покачал головой Саня. Чужестранцы…

Ах, дальние страны, уж больно вы далеко…