Белая птица

— Мало ли, как было! Мало ли, за что нас ругали. Я сам себя сек — незнамо за что… Поглядел бы нынче Пьер Кот, между прочим, умный мужик, что́ у нас на стапелях, какой нынче класс! Выпирает самолет из цеха, как тесто из квашни, а будет как кукла… как Парфенон! И уже в воздухе господин министр со своего самолета увидит наш хвост от силы полминуты, не больше. В общем, плакали французы. Так теперь говорят. Эту птицу Карачаев закладывал… Его птица!

— Ну? В чем же дело? Больше ничего не скажешь?

— Покамест нет.

— Что? Антоннов? — спросила Анна.

— Да… Как клоп в новобрачной постели!

Анна задумалась. Медленно пошла и села у края стола.

— Что я надумал, идучи к вам? — сказал Федор. — Урви часок, загляни в наши хоромы. Поговори с моей законной начистоту… вон как на той игрушке написано! Не сиди дома-то, не сиди… Кончай эти свои каникулы, слышишь, нет?

Анна кивнула. И тотчас же Шумаковы ушли, так и не попив чаю.

— Здравствуйте… — громко оказал Володя в дверях на прощанье.

Но Сережа был доволен. Теперь у него с мамой будут гости… И оказывается, хорошо, что дядя Федор — просто Вовкин отец.

Между тем мама пошла в другую комнату и вышла в серебристо-сером платье, которое надевала, только едучи в Ухтомку. Она велела вести себя к Вовкиной маме.

Сережа охотно проводил ее до самой лестницы в подвал и дал долгий важный гудок. Зря он гудел.

— Папаня ушел… нету папани… — шептали Маша и Вовка.

Мама их не слушала. Зря она не слушала…

Зинаида Шумакова встретила Анну в дверях большой полутемной кухни, давно не беленной, похожей на сельскую кузницу. Встретила, кланяясь, вытирая фартуком полные руки, певуче, ласково выговаривая:

— Ах, да вот кого мы не ждали. Вот кого не видели… Уж такая нам радость, такой почет! Не знаем, как и встретить, как и принять. То ли под ручки провожать, под образа сажать, то ли за поллитрой бежать… Не вру!

Со света Анна плохо видела ее, но ясно чувствовала ее любопытный и игривый, холодно-смеющийся взгляд.

— Добрый день, — сказала Анна. — Хочу извиниться, что увезла детей без вашего ведома за город…

— Господи, — со стоном, с придыханием перебила ее Зинаида, — и есть же на свете бесстыжие! Истинно, что нет на людях креста… Сперва детей ба́ловать. А там — самой балова́ть…

— Постойте, что вы божитесь? Вы вправду такая верующая? — спросила Анна, сознавая, что, конечно, лучше бы ей сюда не ходить, повременить с извинениями.

— Вот… вот… — ответила Зинаида. — Им и горюшка мало! Им хоть в глаза, извиняюсь, наплюй, как с гуся вода… И ведь лезут, прут, будто порядочные или какая родня! Их честят, а они стоят, их костерят, а они, знай, ма-сте-рят…

Анна огляделась, как бы ища опоры. И на нее надвинулась печь — вполстены, от пола до потолка. В темноте, под потолком, жужжа, билась муха. А у печи стояла пожилая женщина с красным, взмокшим от пота лицом и багровым ухватом. Она смотрела на Анну без участия, скорее устало. На этой кухне наслушались Зинаиду вдосталь.

— Зинк, а Зинк? — окликнула женщина с ухватом. — А если б у нее муж был дома, ты бы так-то не посмела? — И плечом утерла рот.

Зинаида звучно шлепнула себя ладонями по бедрам.

— Когда рак свистнет, может, он и будет дома…

— Рехнулась ты? Дура!

— Какая уж есть! А ежели она больно учена, пускай объяснит, и г д е  ее муж? Одел-обул кормилец, наградил младенцем и… давай бог ноги! Куда глаза глядят, куда нечистая вынесет… Уж не  п о с а ж е н  ли он у тебя, миленькая, ай?

Темное, мутное чувство поднялось в Анне неудержимо, как позыв тошноты. Отвратительное желание крикнуть грубо, поднять на человека руку.

— Слушайте, Шумакова, — сказала она, теряя власть над собой, упиваясь своей яростью, минутной ослепленностью.

— Слу-шаем, слу-шаем, — пропела Зинаида. — Мало меня свой мужик со света сживает, вы еще поучите… бабу темную, неотесанную…

Анна вовремя опомнилась. «Простите», — сказала и пошла к двери.

Сережа встретил ее на лестнице.

— Хочешь, я… с ней поговорю? Как Депутат Балтики.

— Только не это… только не это… — шептала Анна, не глядя на сына.

И он задумался, а что значит «давай бог ноги…» и куда выносит какая-то «нечистая»?

Придя домой, мама легла на постель, не раздеваясь, не разуваясь, прямо на кружевное покрывало и стала смотреть в потолок застывшим, непонятным, запретным взглядом.

Сережа влез на стул и снял с полочки шахматного коня, выточенного из белого металла, повернул коня торцом кверху и увидел надпись. Буковки были крошечные, игрушечные, но он их прочел: «Не скачи, как он».

— А как он… скачет? Интересно, как? — спросил Сережа вкрадчиво, зная, что она скажет: на клетку прямо, на клетку вкось.

Мама любила, когда он спрашивал, любила отвечать. Она молчала. Она закрыла глаза.

Он отскочил от нее в испуге. Может, она умерла?

— Ма-амка! — вскрикнул Сережа ломким голосом.