Белая тигрица

Мы ломали от батона и ели мягкий, теплый еще хлеб. И было тихо, уютно и усыпляюще тепло. Как будто и не прижимался я к мокрой каменной стене и не смотрел стуча зубами на уходящую вниз узкую серую улочку. Я слишком долго этого ждал, я слишком этого хотел, чтоб он пришел вот так, мокрым воробьем, сминая в руках шляпу, кусая губы. Я бы насладился его унижением, но недолго, я бы его простил и вернулся бы вместе с ним. И не позавидовал бы я тогда ни Кристоферу, ни Эскеру, ни Марциалу младшему! Слишком рано они меня сбросили со счетов!

Нарцисс уходил, я смотрел ему вслед и уже чувствовал, как заполняет меня новая грустная мелодия, мелодия мокрого города и одинокой фигурки на узкой улице. Прощай, Нарцисс! Ты опоздал. Ты уже в прошлом. Ты станешь воспоминанием, еще одной мелодией моей жизни, я положу тебя на ноты и уберу подальше. Я свободен от тебя!

Тишина была такая, что поневоле говорить хотелось шепотом.

— Я тебя поцелую, можно?

— Ну, зачем ты опять?

— Я просто не могу, когда ты так близко.

— Тогда я отойду.

— Нет.

Я держал ее за руку, да она и не вырывалась, только качала головой.

— И что ты во мне нашел, Мартин?..

— Всё, — сказал я, -

"А в глазах у тебя небо,

Глубь озер и лесов тайна,

А в глазах у тебя нежность.

Просто так. Или случайно".

Она молчала. Ее послушная рука была со мной.

— Где мы встретимся? — спросил я отчаянно, — хочешь, я куплю дом на другом конце города? Хотя бы один раз, но нам никто не помешает!

— У тебя хватит денег на дом?

— Ты только скажи, хочешь?

— Что ты со мной делаешь, Мартин!

— Я куплю тот белый особняк над прудом, который тебе так нравился, помнишь?

— Не шути так…

Я не успел ничего ответить, потому что вернулся Ольвин, такой же мокрый как и я. Впервые я не обрадовался его приходу, слишком уж он был не вовремя!

— Купаться поедем?

— В дождь?

— Ну и что?

— А зачем я тогда сушился?

Когда мы седлали коней, Изольда смотрела на нас из окна. Мне показалось тогда вдруг, что я ее больше никогда не увижу. Не знаю почему. Может, потому что она была красива в этот раз как никогда и как никогда похожа на тигрицу. У меня сжалось сердце. Я бросил седло и подошел к окну.

— Не хочется оставлять тебя одну.

— Со мной Нолли.

— Если с тобой что-нибудь случится, я тихо помешаюсь.

— Мартин, к чему ты это говоришь?

— Не знаю…

**********************************************************

**************************************

Купаться в дождь — занятие для гурманов. Мы прискакали на Сонное озеро все исхлестанные мокрыми ветками и быстро погрузились в воду, горячую как бульон. Я забыл о своих душевных муках, я был счастлив, что у меня есть тело, обыкновенное человеческое тело, которое чувствует тепло и холод, устает, отдыхает, кувыркается, ныряет, лежит на отмели, и по его упругой коже долбят капли дождя.

— Хочешь, сплаваем к твоему серому камню? — спросил Ольвин.

— Не хочу, — сказал я, — зачем мне какой-то серый камень?

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нам было хорошо, мы смеялись бы очень долго, если бы с того берега не раздался вдруг душераздирающий рев. Такой забытый и такой знакомый, что у меня судорога прокатилась по телу.

— Что это? — тревожно спросил Ольвин, — что это может быть?

— Это белая тигрица, — ответил я, — в которую ты не веришь.

— Какой там, не веришь!

Рев раздался еще раз, сердце защемило. "Не пойду", — подумал я с отчаянием, — "что они сговорились сегодня разрывать меня на части?! Сначала Нарцисс, теперь тигрица! Почему все сегодня? Почему не вчера? Где ты была, когда я искал тебя? Где ты была раньше?!"

— Поехали отсюда, — сказал Ольвин, поспешно одеваясь.

— Ты что, боишься?

— Я прошу тебя, поехали.

И снова раздался ее рев. Я колебался недолго, каких-то полминуты: бежать ли к ней, или ехать с ним. Он ждал.

— Ладно, — вскочил я, — поехали.

Залезать в мокрую одежду было противно. Она прилипала к телу и была отвратительно холодной.

— Одеваться надо было прямо в воде, — проворчал я потом.

— Поторопимся, Мартин.

— Почему ты ее так боишься?

— Она приносит несчастье. Во всяком случае, нашей семье.

До дома мы домчались быстро, почти за полчаса. Нас встретила перепуганная Нолли.

— Ольвин! — крикнула она и повисла у него на шее.

— Что? Что случилось?!

— Я зашла, а она…

— Где она?!

— На кухне!

Мы кинулись на кухню все втроем. Изольда лежала на полу с перерезанными венами на левой руке. Рядом валялся кухонный нож. Это случилось, по-видимому, совсем недавно, потому что крови вытекло мало, и сознания она не теряла, а просто была в своем сомнамбулическом забытье.

— Вовремя мы успели, — мрачно сказал Ольвин, перетягивая ей поясом руку ниже локтя, — Мартин, беги за доктором, три дома вниз по улице.

— Она жива?

— Жива, не волнуйся.

Я поразился его спокойствию. Нолли стояла в дверях, ее трясло.

— Ну, беги быстрей, чего ты на меня смотришь!

Вечером Изольда пришла в себя и призналась, что ничего не помнит. Я не мог смотреть на ее забинтованное запястье, жалость моя доходила до озноба и головной боли.

— Признайся, — спросил я, сидя возле ее кровати, — ты ведь не хотела этого? Ты не думала об этом, когда мы уезжали на озеро?