Белая ворона

«Вы знаете, что я предпринимал бесконечные попытки решить мирным путем проблемы Австрии, Судетов, Богемии и Моравии. Я вел переговоры с польским правительством, но мои предложения были отвергнуты. Этой ночью солдаты польской регулярной армии обстреляли наших пограничников, и мы были вынуждены открыть ответный огонь».

На лицах людей — никакого воодушевления. В автобусах и в метро на удивление тихо. Мужчины хмурятся. Женщины испуганно молчат. В воздухе повисло непривычное равнодушие.

Напротив отеля «Адлон» рабочие снимали леса с нового здания промышленного концерна, и, когда мимо пробежали разносчики газет с экстренным выпуском, рабочие даже не обернулись. Может, люди ошарашены тем, что началась война? После Мюнхенской конференции они поверили фюреру, что войны не будет.

Многие еще помнили, как Германия встретила известие о войне 1914 года. Улицы были забиты ликующими толпами, солдат целовали, эабрасывали цветами, и все до хрипоты славили кайзера Вильгельма. А Домет от самого дома до дворца Леопольда не видел ни толпы, ни ликования, и никто не славил фюрера.

В воскресенье Англия объявила войну Германии.

Обычно в такой солнечный день, какой выдался сегодня, большинство берлинцев целыми семьями отправляются в лес или на озеро. А в это воскресенье, ошарашенные новостями, они стояли у репродукторов как немые, и дослушав сообщение до конца, расходились, не проронив ни слова. Нет, не потому, что каждое неосторожное слово или взгляд чреваты страшными последствиями, а потому, что никто и представить себе не мог, что фюрер ввяжется в войну.

Снова пронеслись по улицам разносчики газет, на сей раз — с бесплатным экстренным выпуском. На первой полосе — огромный заголовок «Фюрер отправляется на фронт».

Объявив войну Германии, Англия незамедлительно прервала с ней воздушные, морские и почтовые связи. Поэтому прервалась и связь с подмандатной Палестиной. Домет оказался отрезанным от дома. Единственным мостиком между ним и Палестиной оставался «Голос Иерусалима», который он слушал ежедневно.

В Министерстве пропаганды очередной новый лозунг недели гласил: «Евреи развязали войну».

21

«Трубку для Салима я купил, а он как в воду канул. Обещал же дать телеграмму. В Академии геополитики о нем ничего не знают. Правда. Салим собирался заехать к маме. Может, решил у нее задержаться? Нашел время! Теперь в Палестину даже письмо нельзя послать».

Каждый день Домет от первого до последнего слова прочитывал в утренних и в вечерних газетах раздел зарубежной хроники. Увы, о Ближнем Востоке — какие-то крохи. Оставался спасительный «Голос Иерусалима».

«…первые еврейские добровольцы записались в английскую армию…».

Только месяц спустя после начала войны Домет услышал по радио об интернировании в Палестине немецких граждан и понял, что Салим с его немецким паспортом интернирован.

«А мама… А Гизелла? Как они там? Меня в пятьдесят лет уже не призовут ни на какую войну, и на том спасибо».

Дома было тихо. Рукописи на столе и книги на полках защищали от внешнего мира, но, приходя домой, Домет первым делом включал приемник. В отличие от соседей ему не нужно было тайком ловить запретные станции: он их слушал на работе, а дома слушал то же, что и все граждане.

«Что там у нас сегодня?»

Выступление доктора Геббельса на конференции берлинского партийного актива: «Эту войну развязали евреи, и Англия с Францией пляшут под их дудку. Только евреи виноваты в гибели каждого немецкого солдата…»

«Это я уже слышал. Что еще? Ага…».

«Передаем инсценировку романа Ганса Хейнца Эверса о нашем народном герое Хорсте Весселе. В роли Хорста Весселя…».

«— Будь осторожен, Хорст, милый, береги себя.

— Не волнуйся за меня, дорогая Эва, со мной ничего не случится.

— Как же мне не волноваться! Они могут тебя убить.

— Меня они убить могут, но идею национал-социализма — никогда. Она будет жить вечно».

«А этот Эверс хорошо чует, о чем сегодня нужно писать».

Домет очень удивился бы, узнав, что народный герой Хорст Вессель был бандитом и сутенером, жил с проституткой в трущобах, и, пока она зарабатывала ему на жизнь, он зарабатывал себе репутацию героя: вместе со своей шайкой разгонял митинги рабочих, дрался с коммунистами. Во время одной из таких драк его убили. Никто о нем и не вспомнил бы, не будь у Геббельса такого нюха на нужные ему мифы.

«Да, этому Эверсу повезло! А все-таки мой „Трумпельдор“ лучше. Сам Зангвилл о нем хорошо отозвался».

Домет удивился бы еще больше, узнав, что Эверс когда-то написал порнографический роман «Вампир», который власти Третьего рейха включили в список книг, подлежащих сожжению. Но еще до разведения костров на площадях Эверс успел искупить грехи молодости, написав биографию Хорста Весселя в нужном властям ключе. Правда, среди грехов молодости Эверса значилось и восхищенное предисловие к книге «еврейского Диккенса» «Голос Иерусалима». Но, к его счастью, никто не вспомнил об этой книге 20-х годов, в которой покойный Зангвилл давно сказал: «Среди шума и грохота нашего века слабый голос Иерусалима остается для нас единственной музыкой».