Белладонна

– Уже не «фаталь». Если что не так поедет, поможем родить, когда сочтём нужным. Не можешь – научим, не хочешь – заставим! – Натала-Тала явно была в хорошем расположении духа.

В столовую грузно ввалился «Мишка Олимпийский». Поняв, что мы – уже не чужие, «официоз» включать не стал.

– Наташа, я домой!

Натала-Тала выпорхнула из-за стола, обняла «медвежонка» за мощную шею, чмокнула в щеку:

– Давай, Аристаш, до утра.

«Мишка Олимпийский» поцеловал Талу в лоб, махнул нам рукой и исчез за дверью. Вскоре за окном послышался звук заводимого двигателя, а следом – басовитое бубнение глушителя. Опять тот самый прямоток, понял я.

– Аристарх Андреевич Берзин. Наш заведующий. И мой муж, – предварила ответом мой вопрос Натала-Тала. Помолчала и добавила, как-то обречённо, жёстко, совсем не по-женски:

– Кабы не он, тут до сих пор были бы разруха да дикое поле.

Я вышел на главное крыльцо – проводить Машу. Та, уже в уличной одежде, появилась из-за корпуса.

– Машунь, скажи Лёшке и Юрке, я только завтра утром буду.

– Скажу.

Маша полезла в сумку:

– Конфету хочешь?

До того хочу, что в глазах темно. Против воли поплыли картинки: ложка, мёд, тонкое запястье, длиннющие пальцы с аккуратным маникюром… А вслух лишь – лживо и коротко, в глаза не глядя:

– Да нет, спасибо.

* * *

…Натала-Тала рассеяно облизывает медовую ложку, звякает ей о блюдце, и – как-то бесцветно, буднично:

– Ну, что рассиживаться да чаи гонять. Поднимайся. Пошли в родовую.

Встаёт и идёт. А я остаюсь. Мелкой-мелкой дрожью вибрируют ноги, не могу встать со стула. В дверях оборачивается, без тени иронии – не спрашивает, констатирует:

– Боишься.

Боюсь. Сколько бывал в родовых – но иначе. Не так: зрителем. Тем, от кого ничего не зависит. А теперь – вот как оно всё повернулось. Теперь – пора. А она снова смотрит на меня: без тени улыбки, без ухмылки, без насмешки:

– В первый раз и я боялась. Так нормально. Пошли!

Я поднимаюсь над собой. Тошнотно сглатывая пересохшим горлом, перебирая ватными чужими ногами, плетусь к двери. Тала пропускает вперед: вот я и в коридоре. Стена слева. Стена справа. Сзади – четкий метроном её каблучков: заградотряд.

– Господин назначил тебя любимой женой! – старый охальник тут как тут.

Адажио отыграно. Дирижёр поднял палочку. Теперь – престо! Открытая дверь родового зала с вырывающимся светом – врата рая. Почему в раю туман и сияние?!

             Я.

                    Держу…

                                     Её!

                                              Руками!!!

Она: красная, морщинистая, измазанная первородной смазкой. И она так ор-р-рё-ё-от!.. Джинни, ты слышишь, как она рвёт мои перепонки?! Голос, чей-то, незнакомый, сзади: «Девятка по Апгару!». И Тала, в ответ, тихо-тихо: «А скажи, он держался молодцом!» Прикосновение. Снова её голос:

– Смотри! На неё смотри! Во все глаза смотри, какая она! Первая принятая тобой жизнь! Смотри! Навсегда запоминай!..

И вскоре, следом, у другого стола:

– Всё хорошо! Всё правильно делаешь! Не торопись! Молодцом. Так, секунду, пусти меня. Не напирай. Всё нормально. Продолжай!..

Тут как тут – Джинни:

– Между первой и второй перерывчик небольшой!

Теперь у нас мальчик. Апноэ. Я хлопаю его по сдобной заднице, он взбрыкивает, вскрикивает и награждает меня первой в жизни горячей струйкой из крантика.

– Сразу видно, самэ-э-эц! Камо грядеши?.. – смеётся Натала-Тала. А моча-то – на вкус солёная, и потная физиономия моя расплывается в дурацкой несмываемой улыбке…

Три ночи. Возвращаемся в ординаторскую. Меня пошатывает, я треплюсь без умолку. Не могу остановиться.

– Наташ, дай покурить чего крепкого, ну, «приму» там или «беломор»!

Ого, я говорю ей «ты»!

– Держи! – вынимает из стола открытую пачку папирос, бросает мне на диван, – дежурные «любительские» Берзина!

Ого, выходит, на «ты» – можно?!

– Не наглей, – мгновенно одёргивает меня Джинни.

– Ладно, – довольно щурится Тала, устало потирая виски, – посиди, покури, чай допей. Ну и возвращайся. – Выходит из ординаторской.

Я расплющиваю в пепельнице бычок, умываюсь из-под крана холодной, незаметно для себя прикладываюсь щекой к дивану. И в ту же секунду отключаюсь.

* * *

– Доброе утро, Вьетнам! – пропел над ухом благоухающий свежим парфюмом голос Наталы-Талы.

Меня подбросило, как ошпаренного:

– Сколько времени?

– Восемь…

Господи, да я же обосрался!.. проспал всё на свете!

И, предваряя мой постыдный вопрос:

– Не стоит перегружаться в первый раз. Можно перегореть. Ты так сладко сопел в две дырочки, я не решилась будить. Да и не было ничего интересного. Теперь же: умывальник, обход, пересдача – и пора по домам.

* * *

Преодолев шесть ступенек ввысь к небу, джинном из бутылки я вырвался из мрачного подвала роддомовской раздевалки. Белый свет встретил меня теплом. Потянувшись до хруста, я подпрыгнул на месте, словно не двадцатилетний врач, а теннисный мячик. Задрал голову: была бы на макушке шапка, так свалилась бы. Небо обрадовалось взгляду. Молодое сильное солнце светило всем. Идти – дышать – жить! Дорога пролегала по маленьким улочкам – прямым и кривоватым, ровным и перекопанным, асфальтированным и булыжным. Качество тротуарного покрытия заботило мало – мой шаг лёгок и пружинист.