Белладонна

– У тебя, а заодно у Сапожниковой два часа на рекогносцировку в патологии. Проверю, от зубов должно отскакивать. Хотя, ей-то что налегать? Я так понимаю, она у нас транзитом. Потом у нас с тобой и твоей… – усмехнулась – …Машей обед. После Маша идёт домой, а мы остаёмся «в ночное». План понятен?

– Понятен, Наталья Васильевна.

– Ну, флаг тебе в руки, – добродушно промолвила Натала-Тала, шагая по лестнице вниз.

– Флаг в руки, барабан на шею, топор в спину и электричку навстречу! – интерпретировал ослепительную женщину Джинни.

Проводив заворожённым взглядом тяжёлым узлом закрученную копну вороных волос, стройный стан, тонюсенькие щиколотки и длиннющие ноги, атонально выстукивавшие каблучками по ступенькам, я мотнул головой, освобождаясь от наваждения, и обречённо двинулся назад в отделение. Постовая сестра за столом подшивала свежие результаты анализов в истории болезни.

– Дайте мне, пожалуйста, шесть листов бумаги и моток пластыря. И ещё – длинную линейку.

Я сложил бумагу пополам, приложил линейку по линии сгиба и аккуратно оторвал. Из шести бумажек получилось двенадцать. Вернулся в палату.

– Послушайте меня, дамы! Сейчас каждая получит от меня по листочку бумаги. На одной стороне крупно, печатными буквами, пишем ваши имена, отчества и фамилии. Крупно, разборчиво. На обратной стороне пишем всё, что вы хотите у меня выяснить – ваши вопросы, жалобы, пожелания. Пластырем прикрепляем листочки в изножьях кроватей, фамилиями наружу. Через час приду на осмотр. Будьте на местах, не гуляйте где ни попадя. Всё ясно?

«Девулечки» закивали. Я вышел из палаты и снова отправился на пост.

– Дайте мне все истории из патологии.

– Вот, пожалуйста… – молодая медсестра испуганно пододвинула ко мне толстую стопку. – Только… только я ещё не все анализы успела вклеить, дневные назначения делала.

– Давайте как есть, без разбора. Я сам вклею.

Засунув истории подмышку, я ссыпался по лестнице в ординаторскую. Там в одиночестве куковала Маша.

– Машунь, вот истории из патоложки принес. Давай девок изучать. Ты с верха стопки, я снизу. Потом поменяемся.

Машка выудила из сумки общую тетрадь. У меня ничего с собой не было, поэтому Маша дала мне блокнот, тот самый, по которому утром искали дорогу в главный корпус. И мы плотно засели за изучение будущих мамочек.

Обедали в отдельной комнатёнке рядом с кухней. Есть хотелось страшно. Я жадно проглотил щедро сдобренный сахаром при варке борщ, тарелку перловой каши, два паровых тефтеля, три куска хлеба с маслом, – и меня беспощадно и бездарно повело. Вместо того чтобы поддерживать умную профессиональную беседу, мне навязчиво думалось лишь об одном: как бы тут не заснуть! Джинн, так тот вообще не думал – увалив за гипоталамус, храпел там, никого не стесняясь.

– Ну, какие впечатления? – на столе перед Наталой-Талой стояла чашка жутко горячего чая. Над чёрным кипятком стелился тонкий нервный слой молочно-белого пара, двигавшийся в ответ на дуновения из открытого окна словно живой. В руке у Талы блестела маленькая серебряная ложечка с длиннющей ручкой. Ложкой этой Натала-Тала влезла в открытую баночку душистого липового мёда, зачерпнула и стала поднимать ложку выше и выше. Мёд тончайшей струйкой полился из ложки и словно завис в невесомости над поверхностью тёмно-оранжевого блестящего сладостного зеркала.

– Она… она тягучая… как мёд… я не могу… нет сил… – пробормотав это, эрот Джинни перевернулся на другой бок, снова подмяв под себя мой гипоталамус и определённо кладя с прибором на то, что теперь и без того несгибаемый юношеский тестостерон зашкалит до небес от наглых потусторонних манипуляций по оси «гипоталамус—гипофиз—яички».

– Наталья Васильевна, у меня наибольшие опасения вызывают Кондакова и Рахматуллина. Остальные, на мой взгляд, в пределах, – прервала мой сладкий морок Маша.

– Дёмин?

– Я согласен с Марией. Ещё Хвостикова – та питьевой режим не держит. И «свечки» у неё, нестабильное давление. Её бы на мониторинг.

– Ага, истину глаголешь, – вздохнула Тала («…отрок!» – вставил свои пять копеек Джинни). – Мониторный круглосуточный контроль давления, ага? Только вот нет у нас мониторов! Есть измерение «А-Дэ» по методу Короткова с помощью ртутного сфигмоманометра…

– Фигвам – дом индейский! – неуклюже схохмил Джинн.

– …и фонендоскопа, вот и весь наш мониторинг. А ещё есть акушерский стетоскоп. Не в Лозанне мы и не в Лондоне. Про ультразвук слышали?

– Да.

– Вот и мы слышали. Только взять-то негде. Но в новом корпусе всё будет. Точно – будет! А пока, в отсутствие инструментальных методов, обходимся клинической наблюдательностью. Или, если её нет, тогда нам – вон из профессии. Какой твой вывод по Хвостиковой?

– Преэклампсию ставлю.

– Зачем гипердиагностикой занимаешься?

– Я так не считаю, Наталья Васильевна. Причём тут гипердиагностика…

– Ладно, доктор. Сколько она лежит?

– Третьи сутки.

– Белок в моче?

– Да.

– Значит, повторить. А то неясно, какой – клубочковый, или грязь лоханочная пиелонефритная. Срок какой?

– Тридцать пять… но я не уверен.

– Не уверен – проверяй!

Я полез в записи:

– Так и есть, Наталь-Васильн! Тридцать пять недель.