Белое братство

Обострять отношения с сожительницей он боялся, знал по опыту – дороже выйдет. Засверлит его Света потом до крайней степени, и он испытает страшное чувство, что готов отдать все, лишь бы она умолкла. Отдать – не отдаст, но в тот момент десять тысяч рублей наверняка покажутся ему мизерной платой за покой. Поэтому в ресторанах Света победоносно разделывала какую-нибудь дораду, довольно поглядывая по сторонам, старалась держать спину ровно, а голову высоко, объяснялась с официантами вальяжно и слегка надменно. Успенский же жевал свою порцию непонятно чего (красивую на вид, но маленькую и несытную), не чувствуя вкуса, и калькулировал в уме: «Вот если взять три крупных картофелины, стоимостью примерно 10–15 рублей, да пожарить их с одной репчатой луковицей (2–3 рубля), да еще разносолов на тарелку и черного хлеба (рублей 20–25), ну, сосиску еще (15–20 рублей) – вот это еда! Себестоимость меньше ста рублей, а как сытно и вкусно… А тут за тысячу какие-то зеленые… не за столом будет сказано что», – думал он молча. «Вадик, ну как тебе суп-пюре из брокколи?» – спрашивала Света с таким самодовольным видом, что Успенскому становилось ясно: из всех возможных вариантов ответа ему предоставляется один-единственный, не дай Бог ошибиться. «Волшебно», – сдержанно отзывался он. «Вот, видишь! А ты кочевряжился. В который раз уже подтверждается истина, что к моим рекомендациям стоит прислушиваться», – доносилось в ответ назидательное резюме.

Света, жаждущая красивой жизни, конечно, злилась на скаредность своего немолодого избранника. Злилась так, что Успенский не мог этого не чувствовать. Даже когда она складывала пухлые губы в подобие улыбки, в глазах ее все равно читалось «старый козел». Но Успенский не умел цепляться за взгляды и ужимки. Попытался было пару раз подловить ее на неласковом выражении лица, доказать, что она не питает к нему никаких светлых чувств, и тут же был повержен за недостаточной весомостью аргументов. «Вадик, как ты можешь такое говорить? – возмущалась Света. – Разве то, что я для тебя делаю, ничего не значит? Во взгляде он что-то увидел, с ума сойти! Да ты просто параноик. А то, что я ночей не сплю да по встречам с журналистами бегаю, сбивая ноги до кровавых мозолей, ради тебя, разве не говорит о моем к тебе отношении? Придираешься, чтобы испортить мне настроение, эгоист». И Вадим Сигизмундович из обвинительной позиции незаметно для самого себя сразу же мигрировал в позицию оборонительную – утешал Свету, успокаивал, даже извинялся, переживая, что она заведется и вынесет ему мозг.

С покупкой костюма, ткань которого Вадим Сигизмундович сейчас любовно гладил, вышла такая же история. При взгляде на ценник у Успенского перехватило дыхание. «Может, не надо, Света? Есть ведь магазины подешевле. На эти деньги машину можно купить…» Света только фыркнула в ответ. Она была сосредоточена на том, как сидит вещь, толкая Успенского то в одно плечо, то в другое, заставляя вертеться перед зеркалом в примерочной. Ее взгляд придирчиво изучал каждый сантиметр элитного сукна, каждую складку, каждый шов. Жалобное лицо Успенского не попадало в поле ее зрения – не до него ей было. «Что значит подешевле, Вадик? – отвечала она, продолжая рассматривать костюм. – Ты думаешь, ты один такой умный, а все кругом дураки? Думаешь, придешь на интервью в тряпке с барахолки и никто этого, типа, не заметит? Да любой успешный человек хороший костюм от плохого за сто метров отличает. Или ты планируешь и дальше производить впечатление только на одиноких престарелых теток и пудрить им мозги за жалкие двадцать пять тысяч рублей? Нет, любимый, у меня на тебя другие планы. Будем постепенно позиционировать тебя как бизнес-консультанта, привлекать клиентуру богатую и влиятельную. Бизнесмены, звезды, а там, может, и олигархи с чиновниками подтянутся. В том, что ты носишь, к тебе никто из этой элиты и на пушечный выстрел не подойдет… Девушка, оформляйте костюм, мы берем» (это уже не Успенскому). В таких ситуациях Света всегда цепко хваталась за краешек его банковской карты и ловким, отработанным движением умудрялась выудить ее из крепко стиснутых, будто скованных судорогой, пальцев Вадима Сигизмундовича. А тот лишь удивлялся, как это он умудрился выпустить карту из рук.

Теперь в обнимку с костюмом Вадим Сигизмундович сидел на кровати, смотрел, как Света красит тушью правый глаз, и думал: «Зачем, интересно, она рот открыла?» Все в любовнице с недавних пор стало казаться ему хищным: и ее молодая, жаждущая удовольствий и роскоши плоть; и ее моментами жесткий, колющий взгляд; и пышная грудь, как опара вздымающаяся над каймой тугого лифа, которая сейчас виделась ему самочьей; и рот, который она вот уже пару минут держала открытым, словно рыба, намеревающаяся заглотить малька.