Однако по свидетельству Катанаева, в Забайкалье «сознание общности интересов и единства с остальной внесоветской Россией и Сибирью уже в то время было значительно слабее, чем в Иркутске. «Всероссийского» как такового, можно сказать, не существовало, было только «Омское» правительство с Колчаком во главе, приказы которого забайкальцы вообще и казенные читинские учреждения в частности, правда, исполняли, но лишь в той мере, в какой это приемлемо было для еще более фактически сильного правительства атамана Семенова, объявившего все Забайкалье на военном положении и подводящего ввиду этого все, что ему вздумается, под законы этого положения. Общественная жизнь, гражданские взаимоотношения обывателей, финансы, пресса – все это в описываемое мною время было под строгим надзором военной власти; все, в случае надобности, подлежало военно-полевому суду со всеми последствиями его юрисдикции». Военное положение в крае и удаленность от «омской юстиции» делали возможными многочисленные правонарушения со стороны подчиненных Семенова: «Обычным средством их воздействия на непокорных и «заблуждающихся» являлось не убеждение, а расстрел, нагайка и порка».
В начале работы Комиссии не подтверждалась виновность полковника «в государственной измене» (ввиду недостатка фактов и ограниченных полномочий у следствия), но отмечались «умышленная непосылка войск на Западный фронт (где в это время начиналось наступление белых армий
«Обвинениями» в адрес атамана Семенова явились также сообщения судебных чиновников о весьма своеобразном понимании «юстиции» в Забайкалье, в т. н. Даурском застенке. Юридический отдел штаба ОМО подчинялся комендатуре, что существенно сужало его компетенцию. В сохранившемся очерке-отчете «Семеновщина» (автор В.Н. – офицер делопроизводитель военно-полевого суда Азиатской конной дивизии) говорилось, что «в политически вымершей Чите» практически отсутствовала практика объективного вынесения судебных приговоров; в каждом из них «фигурировали подложные документы, подписи задним числом, заведомо ложные обвинения, уничтожение оправдательных документов, подставные свидетели и т. д.». «Все это касается судных дел, имеющихся налицо, но сколько людей погибло, расстреляно, замучено и забито насмерть палками – этого даже не сосчитать. За три месяца моего пребывания в Даурии, таких наберется несколько сотен. На них даже и судебных дел не составляли, т. к. все эти люди маленькие и никому не интересные». Нельзя, с другой стороны, утверждать, что с подобными нарушениями не велась никакая борьба. По делам о служебных злоупотреблениях регулярно проводились расследования и виновные (в большинстве – из числа рядовых правонарушителей) подвергались наказаниям.
«Оправданием» деятельности Семенова стал представленный Колчаку доклад генерал-майора П. П. Иванова-Ринова (от 29 марта 1919 г.), также рассматривавшего обвинения против атамана. В докладе, в частности, обстоятельно анализировались причины «умышленной непосылки» войск на «Уральский фронт», указывалось на недостаток мобилизационных ресурсов в области и на необходимость привлечения воинских частей к борьбе с ростом партизанского движения. Атаман сибирских казаков отмечал как «само собой разумеющийся» тот факт, что «атаман Семенов, безусловно, как… верноподданный, состоящий на военной службе, подчиняется Верховному Правителю адмиралу Колчаку и возглавляемому им Правительству».
Вскоре и сам Колчак, не дожидаясь окончания расследования, принял решение «примириться» с Семеновым и отменил действие приказа № 61 от 1 декабря 1918 г., «ознакомившись с материалами следственной комиссии по делу полковника Семенова и не найдя в деяниях названного штаб-офицера состава государственной измены». В ответной телеграмме (опубликована 27 мая 1919 г.) Семенов заявил о «безусловном признании и подчинении Российскому правительству, возглавляемому Верховным Правителем». «Инцидент», казалось, можно было считать исчерпанным[942]
.