Белое Пламя

С самого детства жизнь Энит проходила под рукою старой воинственной религии: веры в Миратайна — Предка, которая под натиском недавно появившегося верования в Создателя, постепенно умирает. В старой религии почитались множество вещей, принятые за кощунство в новом веровании. Миратайн представлялся марбеллами в разном виде, но чаще это был муж, державший в одной руке меч, а в другой огонь. Сила и пламя были главными символами, единение и уважение к природе также распространялось, что, в общем-то, сближало ее с верованиями верадом, гэльланов и других. Если бы не одна особенность, то вряд ли Энит вообще хоть когда-нибудь оказалась в Лирвалле, не говоря уже о жизни при дворе герцога. Настоятели одного из приютов заметили, что десятилетняя Энит может воспламенять вещи одной лишь мыслью и сообщили о ней староверам. Родись она три века назад, то к ней относились бы как к божеству. В детстве ей очень повезло попасть к тем, кто все еще дорожит подобными особенностями, и неизвестно что бы было, если бы она очутилась среди последователей нового веяния, в церкви Десяти Пророков. Они полагают, что вся магия, все чудеса принадлежат их богу, и люди не в праве ими пользоваться. По правде говоря, неизвестно, что было бы с ней сейчас, что сделали бы с ней последователи Создателя, если бы не закрепившееся уважение к былой религии у Вилдэра Лира и его брата — короля Алиона. Герцог проникся ее силой над стихией, он восхищался Энит, веря, что она — самый настоящий реликт, дитя Предка, хранитель очага, отголосок давних времен, еще более суровых и жестоких.

Говоря о дочери герцога, Энит невольно съеживалась, сжимала кулаки, ей будто не хватало воздуха; конопатое лицо вмещало печаль, от которой даже через длительное время невозможно избавиться, что давало ей вид поистине несчастный. Было очевидно, что она любила Бетани всем сердцем, как родную.

Гвенет оставила их одних, и те отправились в сторону зала со статуей Предка.

— Кто чаще с ней был?

— Я, — сказала Энит, сделав паузу, — я за ней всегда ухаживала.

— И ничего необычного?

— Нет, сударь.

— Делилась ли Бетани с вами чем-нибудь? Рассказывала ли, что гложет её?

— Нет, Бетани не рассказывала о переживаниях. Она тихая, любящая в таком малом возрасте одиночество; порой она слишком часто проводила время одна.

— Почему?

Они остановились.

— Сложно сказать. У Бетани не так много подружек её возраста при дворе, — Тут девушка, удостоверившись, что рядом никого нет, перешла на шёпот: — И братья холодны к ней. Заботы не видела их к сестрёнке. Сударыня Кэйла — её мать — строга, а его светлость если и уделяет время, то только сыновьям.

— Довольно откровенно, — заметил он и внимательно поглядел на девушку. Энит здесь уважают и берегут, а главное, — она почитаема герцогом. Может и такие слова при дворе позволять. Правдивые.

— Вы же и так об этом будете знать? Или уже знаете… Вы — ясновидящий.

Дэйн скривив губы, ответил:

— Я не всеведущий. Это немного иначе работает.

Пойдя дальше по коридору, они уже могли видеть статую Предка.

— А ещё возможно то, что её выдуманный мир красочен, и существует он, лишь пока рядом никого нет.

Он с удивлением поглядел на девушку. На её предположение Дэйну нечем было ответить. Лишь спросил:

— Что она рассказывала о своём мире?

— Мало чего. Говорила, дни там длятся неделями, а ночи короткие. Это… всё, что вспомнила. Ещё рассказывала про подругу.

— Подругу?

— В этом, в общем-то, нет ничего странного, я сама, когда была мала, придумывала себе друзей и близких, потому что моему сердцу недоставало их в реальности. Думаю, книжки из библиотеки помогли ей создать выдуманный мир. Она любила их читать… — голос девушки утих, в нём чувствовалась боль. — А потом обо всём мне ведала. Я говорила ей, что не читала и просила… просила её рассказывать и слушала с интересом. Понятно, что я читала, но не могла расстроить ребёнка.

Гранитная статуя Миратайна в два человеческих роста, казалось, доживала свои последние года: людей, что приходило в зал, посвящённый Предку, становилось всё меньше. Миратайна забывали его же дети, а он до сих пор стоит с непреклонным взором, смотря на стези сыновей и дочерей; два из них сейчас перед ним. И поблагодарить не может их, и поглядеть, лишь горизонтом может он любоваться и подаваться в блеклую надежду, что к нему ещё будут приходить, не позабудут завоевателя.

— Гвенет сказала, что вы благословлены Предком. Это правда?

— Да. Я несу его огонь.

— Бетани поклонялась этому огню?

— В смысле молилась ли она Миратайну? Иногда. Но при чем тут это?

— Просто вопросы. Их будет много.

Нужно было заглянуть к сенешалю, хотя Дэйну и не особо хотелось с ним общаться.

Лейдал Торн сидел в своём кабинете и, слегка щурясь, читал докладную, где всё было написано второпях и корявым почерком. Как только Дэйн зашёл к нему, тот поприветствовал его, но уже без наигранной лести, как было вчера.

— Чем могу помочь? — спросил Лейдал и подтянул осанку.

Дэйн, сухо посмотрев на Торна, пододвинул для себя стул и спросил:

— Могу я осмотреть комнату Бетани Лир?