Белое Пламя

Храм, окруженный неровной местностью, представлял собой довольно-таки причудливое сооружение, редко встречающееся в этих местах. Наружная часть здания, состоящая из белых известняковых блоков, образующих квадрат, а внутри уже была традиционная деревянная церквушка вместе с двумя флигелями, окруженная огородом с беседкой.

Дэйн слез с лошади и, взяв её за поводья, подошел к воротам, осмотрелся, вытер сапоги, постучался.

— Кто там? — раздался пожилой голос.

— Путник. Ночлега ищет.

Голос за воротами некоторое время не давал о себе знать.

— Переночевать, стало быть, хочешь, неместный. Откуда ты?

— Держу путь из Мереле; я капеллан ордена Белого Пламени, — вымолвил Дэйн, ленивым взглядом заметив, что его пытаются разглядеть через щель в двери.

— Что?! — человек, стоявший по другую сторону, оживился. — Капеллан?.. Так, знатный малый, однако!

— Ну?

— Поведай-ка мне, батенька, а на кой мне тебя пущать?

Дэйн вздохнул и промолчал.

— Живее, хлопчик, отвечай!

— Если я скажу: «пожалуйста?»

Ворота тут же отворились, показав мужчину в возрасте — настоятеля храма Мученицы близ деревни Илза. Его худое тело носило на себе вретище, окутанное широким кушаком. Чёрные волосы с заметной проседью были ухожены и зачёсаны назад; глаза светлые и ясные, пронзающие, как у ястреба, пытались выискать что-то в путнике, возможно, они искали подвох. Из-за беседки неуверенно, опасаясь Дэйна, выглядывал, приоткрыв рот, ещё один обитатель храма, уже молодой.

— Да-а, — протянул он слово, — вижу. Пламя у моего порога, так не золотое, а белое. Я уж перейду на «вы», ежели изволите; этикет никто не отменял. Я — приор Эрол, а как мне вас величать?

— Дэйн.

— Хм, кратко, ёмко и сильно. Редкое имя, знаете ли! Вы случаем не в Прадене выросли?

— Там, — ответил Дэйн, с удивлением заметив проницательность приора. — Вы же не по имени…

— Нет, что вы, мил человек, ваш еле заметный праденский акцент, заключающийся в опускании пары согласных, и мой котофей заметит. Вам лишь ночлег нужен? Просто, смотря на вас, мне кажется, что вас что-то гложет. Быть может, вам нужна иная помощь?

— Вы отпускаете грехи?

— Желающие утешения и спасения всегда приходили к Мученице, и она отвечала им взаимностью, заставляя познать новую жизнь, о которой они боялись думать, от которой открещивались.

— Я, так понимаю, да?

— Вестимо, сударь, проходите внутрь. Малькольм, — обратился приор к послушнику, — подай сена и воды скакуну нашего гостя и закрой ворота. — Дэйн, простите за грубоватое замечание, но от вас цветами разит.

В церквушке было еще светло. На тумбе лежал потёртый требник с вложенным засохшим кусочком чертополоха посередине. Две плетушки с опятами и дубовиками заняли угол. Ещё в помещении стоял странноватый запах, будто бы недавно что-то жгли. То была фиолетовая люцерна, цветок, часто использующийся в обрядах последователей Аделаиды. Её же деревянная статуя в человеческий рост стояла в конце комнаты. Голова статуи была слегка наклонена, а руки прижимались к груди — так Мученицу чаще всего и представляли в изваяниях. Обычно её статуэтки ставили таким образом, чтобы лицо девушки было повернуто на восток, тем самым заставляя встречать восход. Образ девушки использовался врагами государства ради очернения политики королевской семьи. Её миролюбивые идеи противопоставлялись агрессивному нраву Лиров. Да, три десятка лет назад слова Аделаиды, возможно, были интересны и новы, но сейчас их позабыли.

Приор Эрол с важным видом ещё раз оглядел гостя, — как бы удостоверяясь, что перед ним не какой-то проходимец. Он предложил Дэйну сесть за стол, а сам начал готовить еду.

Статуя смотрела на него; он смотрел на неё. Это бы ещё долго могло продолжаться в ожидании трапезы, если бы внимание Дэйна не обратил на себя крупный кот, который нежно тёрся о его голени. Мордочка широкая; взор важный — точно барин; глазища жёлтые и большие, томно глядящие на весь окружающий мир; шерсть густая и рыжеватая, словно вымазанная мёдом. Кот жалостливо мяукнул и удалился к приору, начав жадно разглядывать то, что тот готовил, — глядишь, вот-вот и прыгнет!

— Дам тебе еды, угомонись, Компот! — сказал приор, отмахнувшись от котофея, а затем промолвил Дэйну: — Вы уж извините моё недоверие: народ-то совсем с ума посходил. Ограбить настоятеля храма нынче — дело-то не грешное, по его разумению; а уж если верование малоизвестно, то тогда сей акт считается ажно почётным! — Эрол начал наливать горячую похлёбку. — Точно говорю, сударь, вот, клянусь, мил человек, народец-то постепенно сходит с ума, деградирует! Печально это всё, вестимо.

— Вас грабили?

— Бывало. Такова их благодарность Мученице. Кстати, вы о ней что-нибудь слышали?

— Приходилось, но где миф, а где реальность, — вот, насущный вопрос.

— То-то, сударь, правильно мыслите! Мы живём во власти лжи, купаемся в ней, словно это ручей, пьем и наслаждаемся, будто бы испиваем ключевую воду. И как бы это грустно не звучало — конфликт был исчерпан ещё на заре! Ложь ликует и смеётся над юродивыми, кои будут не замечать её тень, заменившую родненькую!