Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Гей, пойду я по улице
Да в то поле за околицу,
У околицы плетень и огород —
Вьется хмель там, завивается.
Ой, зачем твои кудри зеленые
Градом-дождиком не выбило?
Хмель-хмелинушка веселый мой,
Раскудрявый ты хмелинушка,
Загубил ты буйну голову,
Буйну голову Максимову.

Максим у шинкарки гуляет,

Он гуляет — крест пропивает
Да товарищей своих зазывает:
«Пиво-мед в ковши наливай,
Чтоб лилось через край, через край,
Песню громкую пой-заводи
Да цимбалами позванивай!»
Гей, как грянули друзья гопака,
Заходили даже стены кабака.
Струны звонко говорят из-под руки,
Частой дробью отвечают каблуки,—
Их подковки стальные звенят…
У порога люди добрые стоят,
Подпевают, приговаривают
Да Максима всё похваливают.
Он сидит — не помалу пьет,
Под цимбалы он в ладони бьет.
Захмелела у Максима голова,
Говорит он такие слова:
«Магда, Магдочка,
Мой цветочек, моя ласточка!
Не любиться мне, хлопцу, с тобою —
С воеводскою дочкой-красою.
Нынче с войтом тебя обручают,
Ручники вынимают,
Русу косу твою пропивают.
То не травка-повилика расплетается —
Наша верная любовь с тобой кончается.
Уж не будешь гулять, как бывало,
Целовать, как всегда целовала,
В темный сад выходить с полночи
И глядеть ненаглядному в очи.
Твое личико — снега белей,
Бровки — доли сиротской черней,
Не забуду их, хоть больше не увижу,
Хоть до смерти тебя не услышу.
Лейся, брага, теки, как река,
Ой, упала на сердце тоска!»
Во хмелю Максим болтает, заплетает жарко,
Да услышала те речи старая шинкарка
И к хоромам воеводским быстро побежала,
Воеводе при народе всё пересказала.
Гей, как грянет воевода о крыльцо ногою:
«Ты заплатишь мне, собака, буйной головою!»
Услыхали это слуги, быстро побежали,
Кандалами хлопу ноги заковали.
Повели его к площади торговой —
На помост высокий, сосновый.
Люди добрые вокруг стоят:
Он идет — не идет, спотыкается,
Белы рученьки по бокам висят,
Ноги резвые подгибаются.
Да не плачется людям на долю Максим,
Только молвит он о цимбалах им.
Захотелось ему на прощаньице
В этот смертный час,
Уж в последний раз,
Услыхать их рокот-играньице.
В миг единый цимбалы достали,
На помост на высокий поклали.
Гей, тряхнул Максим кудрями —
                                          хватит плакать, будет!..
Песню горькую заводит — все притихли люди:
«То не ветер ночной повевает,
Тихо в горницу сон заступает,
Очи крыльями мне смежает, застилает.
То не пташка в гнезде встрепенулася —
Мое сердце содрогнулося.
Снилось мне: я межою иду,
Сбоку нива колыхается,
Сбоку нива колыхается,
Крупной светлой росой осыпается.
Ох, исполнился тот недобрый сон,
Нынче сбылся он через девять дён.
Сбылся сон, моя отрада-краса,
Слезы катятся, что крупная роса…»
Тихо всё, только струны звенят,
Только песня разливается,
Люди добрые молча стоят,
С горя сердце разрывается.
Лучше было б тебе не любиться,
На вельможную дочку не дивиться!
Вновь тряхнул Максим кудрями —
                                       хватит плакать, будет!
И опять заводит песню — и притихли люди:
«Магда, Магдочка,
Моя зоренька ясная,
Мое солнышко прекрасное!
Ой, от солнышка
На земле цветы расцветают,
От него же они и высыхают.
А ты в небе светишь-пылаешь
И про то не знаешь…»
Тихо всё, только струны звенят,
Только песня разливается.
Люди добрые молча стоят,
С горя сердце разрывается.
Лучше было б тебе не любиться,
На вельможную дочку не дивиться!
Вновь тряхнул Максим кудрями —
                                             хватит плакать, будет!
И опять с помоста песню услыхали люди:
«Мои деточки, мои малые,
Вы наплачетесь, нарыдаетесь,
Остаетесь на свете без батюшки!
Кто вас будет кормить, одевать,
От холодных ночей укрывать?
Станете вы, детки, бедняками,
Пойдете лесами-лугами
Да путями-дорогами;
А дороги те без конца лежат —
Без конца вам, детки, горе горькое терпеть».
Тихо всё, только струны звенят,
Только песня разливается.
Люди добрые молча стоят,
С горя сердце разрывается.

А как смертью Максима казнили,

Белы руки к воротам прибили
На торговой площади просторной,
А головушку к башне дозорной,
Чтоб дожди ее кудри мочили,
А ветра бы сушили,
Чтобы вороны летали да очи клевали,
Да чтоб люди видели и не забывали.

<1915>