Белые воды

Их, конечно, будто ветром сдувало со двора, но Бибигуль зла не держала: в другой раз являлись — угощала горячими, извлеченными из вмазанного в летнюю печь во дворе казана баурсаками — жаренными в масле пончиками, совала маленькой рукой по горсти еремчика — сладких сырных катышек.

Взмахивая шестом, задрав голову в небо, видя лишь мельтешивших голубей, Гошка забыл обо всем. Снизу окликнул Тимша:

— Гош, кончай! Идти надо.

— Пора, что ли? Чеслово? — отозвался Гошка, считая, что голубей ему не удалось еще «разогреть»: плохо играли, лениво кувыркались.

Он с неохотой слез с крыши, отдал шест Ахмеду. На его вопрос, куда они идут, поколебавшись — хотелось похвастать, сказать о принятом решении, — ответил:

— Дело тут одно… После скажу.

— А в школу? Не пойдете?

— Да пойдем, пойдем! — чтоб отмахнуться, избавиться от жгучего взгляда товарища, поспешно отозвался Гошка. — И Розе накажи — без паники в классе. Не потеряемся!

На военкоматовском дворике народу — как пчел в улье: одни сидели кучками на земле, на бывших клумбах, разговаривали, курили, другие табунились стоя. Все с котомками, кое-кто с фанерными чемоданами, притулившимися возле ног, в ватниках, в полупальто, в шапках, фуражках. Были женщины — заплаканные, с детьми. И Гошка с Тимшей оторопели: не наткнуться бы на знакомых — пойдут допытки, расспросы, чё да почё?

Не глядя по сторонам, быстро прошмыгнули через двор, поднялись по деревянным, канифольно скрипучим приступкам и оказались в длинном узком коридоре, тоже забитом призывниками. В табачном дыму что-то объявляли, кого-то выкликали. Дверей и влево и вправо по коридору было много, возле них толпились люди.

Из коридора слева показался споро шагавший военный, в гимнастерке, в ремнях, но без фуражки, — значит, тутошний, в самый раз его и спросить — где военком. Гошка шагнул было ему навстречу, но в это время его задели, оттолкнули котомкой. Прижав чуть не слетевшую от толчка кепку, Гошка взглянул на военного и обомлел, узнав того лейтенанта, который приходил в их класс и которого Гошка окрестил тогда: «Не положено!» Лейтенант тужился, делал строгое лицо, потому что девчонки перешептывались, хихикали, и он это чувствовал, в каждой фразе подчеркивал: и то «не положено», и это «не положено».

Гошка дернул за рукав Тимшу Машкова:

— Гляди, тот лейтенант! — И потянул товарища по коридору в сторону, противоположную той, куда скрылся военный. — Незачем на зенки-то попадаться!

Здесь, в левом отсеке коридора, народу было меньше. Пройдя в самый конец, молча уставились в табличку: «Военный комиссар». Тут тоже были люди, верно, ждали вызова, и Гошка, сообразив, что им лучше сразу войти, не ждать, шепнул Тимше: «Айда!» — и дернул на себя ручку двери.

— Эй, паря, пошто ломишься? — окликнули позади сердито.

— Вызваны… по срочному, — пробормотал Гошка, открыл дверь, и они вошли.

Оказались в узком, затемненном кабинете — притихли. Наконец разглядели: военный не сидел, а тоже стоял возле окна, спиной к ним, разговаривал по телефону, — на рукаве гимнастерки желтела шлифованным золотом угольчатая нашивка.

Гошка понял, что разговор у комиссара с кем-то идет трудный, «бузовый».

— Да нет, товарищ Куропавин, инцидента бы не было у санитарного поезда!.. Да вот… Докладываю: с руководством комбината все обдумали — подводы должны были подать ночью, а не утром… Есть! Готов на шишки и синяки. Но и комбинатовским следует на бюро горкома соли всыпать… Есть!

Успев подхватить мысленно это словцо «есть», автоматически даже передразнив военкома, Гошка с недобрым предчувствием подумал: «Сейчас положит трубку, увидит и… что он сделает? Накричит, прогонит?»

Комиссар положил трубку, постоял в раздумье, верно, осмысливая только что состоявшийся «бузовый» разговор, потом замедленно обогнул стол и так же медленно, устало опустился на стул. Потянулся к пачке «Беломора», закурил, глубоко затянулся, подвигал плечами — скрипнула кожа ремней — и вдруг спокойно, ровно бы о каждом из них — о Гошке и Тимше — знал все, видел их много раз и знает, с чем пришли, сказал:

— Вот что, мальцы, идите в школу, не мешайте работать. Мы тут днем и ночью — покурить некогда. Идите, подрастайте, еще пригодитесь. Война, она, может…

И не договорил: рука потянулась к пепельнице, но не дотянулась, — голова комиссара вдруг легла на нее, и он всхрапнул раз, другой, негромко, и вслед за тем послышалось ровное, тихое посапывание… Он уснул.

Да, он спал, и это так поразило их обоих, что они стояли некоторое время не шелохнувшись. Потом Гошка почувствовал — его тянули за рукав, он попятился за Тимшей и, выйдя, прикрыл дверь.

На них было накинулись: «Во, пострелы, аккурат по шеям врезать», но Гошка вразумительно сказал:

— Что орать-то? Тихо! Человек спит. Может, уже неделю не спавши.

Столпившиеся мужики озадаченно примолкли.

Они сидели на деревянных перилах мостка. Все равно в школу опоздали, и теперь — явись не явись — один ответ: Полина Гавриловна, математичка и их классный руководитель, шею намылит за милую душу, поставит у доски — зенки не будешь знать куда деть.