Белые зубы

– Значит, мы с тобой на одной стороне, брат Шива, – сказал Миллат и хотел похлопать Шиву по колену, но промахнулся. – Вопрос только в том, сможешь ты или нет?

– Прости, друг, – произнес Шива, убирая руку Миллата, которую тот уронил Шиве между ног и так там и оставил, – но, учитывая твое… состояние… вопрос в том, сможешь ли ты.

Да, вот это был вопрос, и Миллат думал, что, может быть, сделает что-то или не сделает, правильное или глупое, хорошее или нехорошее.

– Милл, у нас есть план Б, – настаивал Шива, увидев тень сомнения на лице Миллата. – Давай просто выполним план Б, и все. Зачем нам неприятности. Друг, ты весь в отца. Настоящий Икбал. Не можешь оставить все как есть. Не будить лихо, пока рак не свистнет, или как там оно говорится.

Миллат опустил взгляд. Когда они выходили, в нем было больше уверенности. Он представлял этот путь, как прямой бросок по Джубили-лайн: Уиллзден-Грин – Чаринг-Кросс. Никаких пересадок, никакого обходного пути, только по прямой до Трафальгарской площади, где он выйдет из поезда, поднимется на поверхность и встретится лицом к лицу с врагом своего прапрадедушки – Генри Хэвлоком на его обгаженном голубями постаменте. Это придаст ему храбрости. Он войдет в Институт Перре с мыслью о мести и реванше, с былой славой в сердце и тогда, тогда он, он…

– Меня, кажется, – сказал Миллат после паузы, – сейчас вырвет.

– Бейкер-стрит! – объявил Абдул-Джимми. И с тайной помощью Шивы Миллат выбрался из вагона, чтобы пересесть на другой поезд.

Двадцать минут спустя по Бейкерлу-лайн они добрались до заледеневшей Трафальгарской площади. Вдали Биг-Бен. На площади Нельсон, Хэвлок, Напье и Георг IV. И еще Национальная галерея рядом с церковью св. Мартина. Все памятники повернуты к часам.

– Любят они в этой стране своих идолов, – заметил со странной смесью серьезности и юмора Абдул-Колин, который стоял неподвижно в толпе плюющих на эти мраморные монументы, танцующих и ползающих вокруг них людей. – Кто-нибудь объяснит мне, почему англичане ставят свои памятники спиной к культуре и лицом ко времени? – Он сделал паузу, давая дрожащим от холода братьям КЕВИНа оценить этот риторический вопрос. – Потому что они смотрят в будущее, чтобы забыть прошлое. Иногда становится их даже жалко. – Он повернулся и посмотрел на пьяную толпу. – У англичан нет веры. Они верят в творения человека, но человеческие творения тленны. Посмотрите на их империю. Все, что от нее осталось, – это улица Чарльза II и «Саут-Эфрика-хаус», да еще дебильные мраморные люди и мраморные кони. И солнце у них восходит и садится за двенадцать часов. Вот и все, что осталось.

– Мне холодно, – заныл Абдул-Джимми, хлопая руками в перчатках (он не был в восторге от ораторства дяди). – Идемте, – позвал он, когда в него врезался большой англичанин с пивным брюхом, мокрый после купания в фонтане. – Уйдем поскорее из этого сумасшедшего дома. Нам на Чэндос-стрит.

– Брат, – обратился Абдул-Колин к Миллату, стоявшему в стороне от остальных. – Ты готов?

– Я вас догоню, – слабо отмахнулся тот. – Не волнуйтесь, я приду.

Он хотел посмотреть две вещи. Во-первых, одну скамейку вон там под стеной. Он пошел к ней – длинный неровный путь, попытки не выписывать кругаля (он так обкурился, что ему казалось: к каждой ноге привешено по гире). Но он все же добрался. И сел. И вот: Икбал.

Буквы в пять дюймов высотой от одной ножки скамейки до другой. ИКБАЛ. Четкие, грязного ржавого цвета, но все еще видны. У них была длинная история.

Его отец сидел на этой скамейке через несколько месяцев после того, как приехал в Англию, и сосал кровоточащий палец. Неловкий старик-официант случайно срезал ему кончик пальца. Тогда, в ресторане, Самад почти не почувствовал, потому что это была его мертвая рука. Так что он просто обмотал палец платком, чтобы остановить кровотечение, и продолжил работать. Но ткань пропиталась кровью, ее вид отпугивал клиентов, и наконец Ардашир отправил его домой. Самад вышел из ресторана, прошел через район театров и вышел по Сент-Мартин-лейн на площадь. Здесь он опустил палец в фонтан и стал смотреть, как его красная кровь вытекает в прозрачную воду. Но этим он привлекал внимание людей. Поэтому он пошел, сел на скамейку и пережал палец, чтобы остановить кровотечение. Но кровь все текла. В итоге он сдался: ему надоело держать руку кверху, и он ее опустил. Палец свисал, как кошерное мясо, Самад надеялся, что кровь потечет сильнее. А потом, когда он сидел, свесив голову, а его кровь стекала на асфальт, его охватило первобытное желание. Очень медленно он написал своей кровью от ножки до ножки ИКБАЛ. Затем, стараясь увековечить свое имя, он прошелся по надписи ножом, чтобы кровь въелась получше.