Белые зубы

– Как только я закончил надпись, мне стало стыдно, – объяснял он позже своим сыновьям. – И я пытался бежать от своего стыда. Я знал, что в этой стране я тосковал… но это было совсем другое. В итоге я цеплялся за заграждение на Пиккадилли-Серкус, падал на колени и молился, молился и плакал, мешая уличным музыкантам. Потому что я знал, что я хотел сказать этим поступком. Я хотел оставить свой след в этом мире. Это значило, что я загадывал будущее. Как те англичане, которые называли именами своих жен улицы в Керале, как те американцы, которые поставили свой флаг на Луне. Аллах предупреждал меня. Он говорил: «Икбал, ты становишься таким же, как они». Вот что все это значило.

«Нет, – подумал Миллат, когда впервые услышал эту историю, – это значило совсем другое. Это значило, что ты ничтожество». И, глядя сейчас на эту надпись, Миллат чувствовал только презрение. Всю жизнь ему хотелось, чтобы у него был Крестный отец, а вместо этого – Самад. Ущербный, жалкий, глупый однорукий официант, который за восемнадцать лет в чужой стране не сумел оставить на ней никакого следа, кроме вот этого. «Это значит, что ты ничтожество», – повторил Миллат, пробираясь между первыми лужицами рвоты (девушки пьют уже с трех часов дня) и идя к Хэвлоку, чтобы посмотреть в его мраморные глаза. «Это значит, что ты ничтожество, а он – нет». Вот и все. Вот поэтому, когда Мангал Панде раскачивался на дереве, его палач – Хэвлок – сидел, развалясь, в шезлонге в Дели. Панде был ничтожеством, а Хэвлок – не был. И ни к чему тут рыться в библиотеках, спорить и воссоздавать возможный ход событий. «Как ты не понимаешь, абба? – шептал Миллат. – Так оно и есть. Мы и они – это наша долгая история. Так было раньше, но так больше не будет».

Миллат пришел сюда, чтобы положить этому конец. Отомстить. Повернуть историю вспять. Ему нравилось думать, что он другой, что он – новое поколение. Хорошо, Маркус Чалфен собирается записать свое имя в анналах истории, тогда Миллат БОЛЬШИМИ буквами запишет туда и свое. В учебники его имя попадет без ошибок и опечаток. Никто не посмеет путать даты. Там, где Панде оступился, он – Миллат – гордо пройдет. Панде выбрал план А, но Миллат выбирает план Б.

Да, Миллат был не в себе. Может показаться странным, что один Икбал верит, что для него на дороге остались хлебные крошки, раскиданные другим Икбалом больше ста лет назад, что их не унесло ветром. Но что там мы думаем, никого не волнует. Мы не сможем остановить человека, который думает, что его жизнь зависит от его предыдущих жизней, так же как не сможем ни в чем убедить цыганку, клянущуюся на колоде карт. Невозможно переубедить нервическую женщину, которая ответственность за все свои действия кладет к ногам своей матери, или одинокого человека, который сидит на складном стуле на вершине холма и ждет, когда появятся маленькие зеленые человечки. Нашу веру в звезды заменили самые причудливые представления, и среди них убеждения Миллата не самые странные. Он просто верит, что принятые решения возвращаются. Он верит, что жизнь циклична. Он обычный скучный фаталист. Что посеешь – то пожнешь.

– Динь-динь, – громко сказал Миллат и постучал по ботинку Хэвлока. Потом развернулся и, прежде чем уйти неровной походкой на Чэндос-стрит, объявил: – Второй раунд.

* * *

Когда Райана Топпса попросили составить календарь на 1992 год для лэмбетского Зала Царств, он постарался не повторять ошибок своих предшественников. Райан заметил, что когда его предшественники подбирали цитаты для какого-нибудь дурацкого светского праздника, они поддавались чувствам, и в итоге получалось, что на листке с днем Св. Валентина в 1991 году было «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх» «Первое послание Иоанна», 4:18, как будто Иоанн думал о жалкой земной любви, которая заставляет людей посылать друг другу шоколадные конфеты и дешевых плюшевых мишек, а не о вечной и нетленной любви к Христу. Райан сделал наоборот. Например, он считал, что на Новый год, когда все носятся в поисках подарков, дают себе новогодние зароки, оценивают прошлое и планируют успех в будущем, надо резко остудить праздничный пыл людей. Он хотел напомнить им, что мир жесток и бессмыслен, что все человеческие усилия тщетны и все устремления глупы, кроме устремления к Господу, кроме желания получить его расположение и после смерти попасть в рай. В прошлом году он составил календарь и уже многое забыл из того, что там написал, так что теперь, когда оторвал листок с 30 декабря и поглядел на хрустящий белый листок 31-го, с радостью обнаружил, какую хорошую цитату он подобрал. Трудно придумать лучшую мысль для сегодняшнего дня, лучшее предостережение. Он с треском вырвал листок, засунул его в карман кожаных штанов и сказал миссис Б. залезать в коляску.