Белый, красный, черный, серый

Вся пятница до вечера – в мучной пыли, в луковых слезах: тесто для куличей замеси, лук очисти, шелуху – в чаны с кипятком, там будут крашенки вариться, сами луковицы поруби в начинку к пирогам, творог для пасок через сито протри, да изюм туда, да сахар, да масло с яйцами взбей – и смотри не сожри чего, пост-то не кончился, и не разбей, и не пролей, и не просыпь, и посуды не расколоти, а то если каждая просыплет-разобьет – что останется? Нас вон сколько – сорок девиц из четырех старших классов, и всегда найдется если не воровка голодная, так недотепа: кто палец обрежет и ноготь в тесто уронит, кто обварится, кто на корзину с яйцами жопой сядет, все подавит. Вот поварихи тогда лютуют! Орут в три глотки. А что делать, ори не ори, а без нас им не справиться в такие дни. Им еще обычный ужин приготовить, а после – всю ночь работать: печь куличи и пироги, пасхи лепить, узвар варить. А нам гадать – будет узвар в этот раз на меду или пустой, на ягодках сухих, как в будний день.

После ужина тоже не до разговоров было – Луч Правды смотрели. Судили какого-то шпиона – но я от усталости в дело не вникала, сил хватило только сидеть не очень криво и внимание изображать. Приговорили к позорной и мучительной смерти на колу – такова участь всех предателей Государства. Но по случаю кануна Великого праздника казнь отложили. Перенесли на будущее неопределенное время. Это уж как водится. Тут, как нам Ментор когда-то объяснил, есть три резона. С одной стороны – христианское милосердие. С другой – много чести казнить злодея в Страстную пятницу, когда Спаситель был распят. А с третьей – пусть помучается в ожидании.

Как только прозвенел отбой – я рухнула на кровать и заснула мертвым сном, хоть стреляй из пушки.

А с подъемом на Великую субботу – снова хлопоты и приготовления. Украшали кабинеты, коридоры, спальни лентами и плакатами «Христос воскрес!», «Слава Богу и Его Помазаннику!», «Да здравствует жизнь вечная!», «С нами крестная сила!», «Внешний мир, руки прочь!», «С вами – НТП, с нами – Дух Святой!», «Нам – райское блаженство, вам – гореть во аде!»… Плакаты, конечно, были все нарисованы заранее, а многие и годами лежат в нафталине – остается только их извлекать каждый год из сундуков, подновлять и развешивать. Работа нехитрая. Иное дело – убрать столовую к пасхальной трапезе цветами. Это значит – в огород пойди и накопай там крокусов, ветрениц, медуниц и прочих подснежников-морозниц-первоцветов на тридцать три горшочка – по числу земных лет Спасителя и по количеству небесных наших спутников – «гляделок-перделок», как обозвал их отец Григорий. Легко сказать – пойди и накопай. А вдруг зима затяжная, как в этом году? Хорошо, если половину соберем. Тут и выкручивайся – недостачу из бумаги режем, акварелью красим. А все же – радость есть в таком занятии, и о еде не думаешь, как при работе на кухне, когда сквозь луковые слезы слюна течет и только одно на уме – скорей бы разговеться.

Наконец все сделали – развесили горшочки с цветами по стенам, расставили столы по-праздничному, собрали пасхальные корзинки, нарядились в чистое – и в храм. Освящать пасхи белые творожные, куличи высокие, на опаре взбухшие, пироги духмяные луковые, яйца-крашенки всех оттенков красного – от янтарного в разводах до густого багряного, такие гладкие, прохладные, уютные в ладони, будто специально прилаженные к человеческой руке…

А ночью – Крестный ход и всенощное бдение. Раньше, до запрета, в Крестный ход икону выносили. Теперь крамола об этом помнить. Ну, никто и не помнит, конечно. И я не помню.

И вот – Пасха! Каждый год – такая радость, что дожила до разговения! Как будто весь праздник в том, чтоб наконец-то пузо набить. Особенно по вкусу яиц скучаешь. Что ж, видимо, я существо низкое. Но как же они вкусны после сорокадневного поста! А все-таки есть не торопишься: побаюкаешь его в руке, чокнешь, чуть разомнешь в ладони – и медленно скорлупу стягиваешь, любуясь, как из-под красной кожицы появляется белок с кровавым капилляром, разломишь его, а внутри – поголубевший, сонный желток…

Ели-пили целый день, катали яйца, чокались яйцами, бегали эстафету с яйцами… Морковка, перебрав церковного вина, сама затевала игры и вела их. И все от счастья опьянели… Или квас перебродил? Гармонь откуда-то взялась. С грохотом раздвинули столы, стулья – в кучу, и в пляс пошли, ломая пол каблуками, свистя, эхая, ухая, кружась, с притопом, с прихлопом, вприсядку, вприглядку, парами, в одиночку, выкобениваясь, выкаблучиваясь, кто выкрутасом, кто переплясом, кто дробушкой.

Кто-то крикнул:

– Охоту давай!