Белый, красный, черный, серый

– Еще немного осталось… На губах, вот здесь… – целует меня в уголок рта. – И здесь… – прижимает к себе.

Тело у него гладкое и твердое, как полированное дерево.

– Ты такой… твердый…

– Это потому что я мужчина. Ты никогда не обнимала мужчин?

Я качаю головой, прячу лицо у него на груди.

– Я вернусь и женюсь на тебе.

«Нет», – думаю я, потому что знаю: этому не бывать, муж мой будет калекой, без ног, без глаз, без лица.

– Что молчишь? Не веришь? Хочешь, прямо сейчас женюсь?

Он подхватывает меня и несет на берег.

– Эй, человецы! Витек, где вы там?

Под ивой, свисающей длинными свечами в реку, пошевелилось что-то.

– Здесь, а что такое?

– Будете свидетелями. Вылезайте.

– Да ну… Нам и здесь хорошо. Правда, Зин?

– Ну и черт с вами, так обойдемся.

Берет мою руку и обматывает безымянный палец травинкой.

– Теперь ты. Ну, давай, да, вот так. Теперь завяжи, просто завяжи. Вот, – говорит. – Теперь мы травой обручены. Знаешь, что это значит? В Травный день это крепче золота… Ты что, дрожишь?

– Н-н-нет.

Смеется.

– Вот же врунья! Дай тебя согрею. Ну… Чего ты, чего ты… Не бойся.

Он надвигается сверху. Расстегивает, целует, целует. Мокрая трава. Звезды, звезды, так много звезд. Разве бывает так много звезд? Какой он колючий – бритая голова, лицо, все как наждак – «это потому что я мужчина» – я раньше не замечала, он меня раньше не так целовал, раньше было как будто по воздуху, а теперь он трется, трется, трется – кожа горит от его поцелуев, все болит – губы, подбородок, шея, грудь… Он так долго терзает мои соски, что они сейчас треснут. Его рука пробирается под юбку.

– Раздвинь… Не бойся, я ничего не сделаю… Вот так, да. Да…

Лягушки стонут. Его твердые пальцы мнут и растирают меня там…

Он берет мою руку, тянет книзу:

– Возьми его…

– Нет-нет-нет…

Он закрывает мне рот поцелуем, с силой прикладывает мою руку…

Едва я дотрагиваюсь – он весь вздыбливается, выгибает спину и с мучительным рыком извергается – тяжелые сгустки расплюхиваются мне на живот, на юбку. Откуда-то из памяти, из похабных анекдотов, выпрыгивает гнусное словцо «малафья», оно пачкает и пугает – кажется, что теперь я такая же грязная, как те анекдоты. И юбка… Как я пойду в такой юбке?

Я рву траву клочьями, с корневищем, земля рассыпается в руках, пытаюсь оттереть.

– Оставь. Переверни наизнанку. И никто не сглазит. Дай помогу.

На обратном пути он свистит и что-то напевает. Он всегда свистит и что-то напевает, он помнит все на свете глупые песенки.

– Ну что, показал ты ей своего змей-горыныча? – спрашивает Витек.

– Молчи, дурак, – смеется Тимур.

41. Следователь Дурман

Пока Леднев размышлял, что означают слова генерала «уберите его» – немедленно уничтожить? сперва помучить и потом уничтожить? – его снова посадили в автомобиль и куда-то повезли.

Ехали долго. По изменению скорости, дорожных шумов и запахов, которые забивались ветром в приоткрытое окно, он понял, что выехали за город. В лес везут? Подведут к яме, выстрелят в затылок, закопают – и все.

Леднев не сомневался: после того, что он увидел в бункере, его убьют.

А может, всего лишь депортируют в какой-нибудь «город бывших», в одно из этих зонных поселений, куда, по слухам, отправляют «лишенных прописки» москвичей и откуда нет выхода – в отличие от детских городов? Но кто сказал, что эти поселения существуют? Если оттуда никто не возвращался. Нет ни одного свидетеля. Ни одного беглеца.

Как все-таки мучительно ехать, не зная куда и не видя дороги.

– Когда мне отключат бельмо? – спросил Леднев.

Ему никто не ответил.

А вдруг – никогда?

А что если именно поэтому оттуда никто и не возвращается – потому что их отвозят туда слепыми и оставляют слепыми? Города бывших – это города слепцов… Нет, уж лучше в лес, в расстрельную яму.

Стоило ему подумать об этом – как бельмо исчезло. Он протер глаза от слез и увидел, что их чанган остановился в тихом зеленом дворике перед трехэтажным зданием. С виду – безобидный жилой дом в стиле неосталинизма, квартир на двадцать, с двумя подъездами и плоским фасадом.

Значит, решили сперва помучить.

– Это что, секретный филиал застенков Лубянки? Точь в точь дом моей бабушки.

– Выходите, – сказал номер один. – Вперед, вперед.

Вошли в подъезд – холодный и темный как склеп.

– Сюда.

Поднялись на второй этаж.

– Странно! Вы ничего не чувствуете? – Леднев повел носом. – Этот запах…

– Какой запах? – насторожился номер один.

– В том-то и дело, что никакого. Даже кошками не пахнет. В подъезде моей бабушки всегда воняло кошками. Ух… – он даже поморщился, внезапно ощутив мерзкое щекотание в ноздрях. – Ну и там… много еще чем… жареной рыбой, пригорелыми котлетами, оконной замазкой, куревом, ремонтом, духами соседки, которая прошла незадолго до тебя… Удивительно, я до сих пор помню марку ее духов…

– Сюда, – указал первый номер на дверь квартиры.

Но это уже, скорее, относилось к его напарнику. Тот покопался в карманах и открыл дверь простым металлическим ключом.

– Проходите, – сказал первый, и, как только Леднев вошел, они заперли за ним дверь на замок, оставшись снаружи.